(Надежде Даниловне Чуловской,
Хирургу, вернувшему мне зрение,
посвящается.)

Хотелось жрать. Очень хотелось жрать...

До Киевского вокзала лучше всего было пешком. На привокзальном рынке меня задёргали, зазывая к себе, но я отбивалс от тараторок простым молчанием и искал то, что мне нужно. Хлеб я купил раньше, не доходя квартал до вокзала, две булки серого в киоске. Там у них пекарь был чудной, своему деревенскому хлебу придумал название, и нашёл-таки свой рынок сбыта. Мне его хлеб подходил, может, даже больше, чем остальным покупателям. С трудом удерживался, чтобы не отщипнуть. А искал я сало, вкусное, подешевле, и ещё...

Этого добра было много. Я потолкался, поприценялся, прислушался к болтовне торговок. Мне нужно было встрянуть в разговор, а для этого, конечно, повод. Спросить прямо, откуда товар, нельзя. Соврут, если действительно оттуда. Меня в этом состоянии обмануть можно. Эти две, нет, даже все три, из-под Киева, раз на электричках добираются. Понял из их разговора.

- Дай-ка и я попробую. Давненько не ел настоящего сала, - это я для затравки, той, что в пёстром. - Родня у меня в Иванкове. Как там погода, говорят, залило в этом месяце.

Городишко Иванков был между Киевом и Чернобылем, я высмотрел на карте. Сойдёт, думаю.

- Брешут, родимый. Погода там нормальная, и солнца хватает, и дождей. Лето как лето. Урожай будет, боженька даст, всё вырастет. - она говорила по-русски, но растягивая слова.

- Ты говоришь, там, в Иванкове, погода хорошая. Сама не оттуда, что ли?

- Та я неподалёчку живу. А Марыся, она ж совсем рядом.

Я подошёл к Марысе, которую она мне только что показала. Пёстрая торговка чуть обиделась за своё сало, но тут же занялась другими покупателями. Настоящими.

- Дай, Мария, и твоё сальце попробую. Почём продаёшь?

- Килограмм два вошика. Сколько вам взвесить?

- А вот кусок, сколько потянет?

- Как раз килограмм и будет. Ровно два вошика. Сало отличное, домашнее, шкурка мягонькая. Боровка от своего стола кормили. Да вы попробуйте, попробуйте!

Она отрезала тонюсенький ломтик, я опустил его в рот.

- Вроде ничего, ароматное. Тает само, это хорошо. Чесночок и перчик - всё в норме. Но вошики за сало - не пойдёт, Марыся. Пять богданчиков дам, моя цена хорошая.

- Иди ты со своими богданчиками! Кто ж их на Украине берёт? А и тут, в Москве, что я куплю на них, пустые бумажки.

- Как раз не пустые, Мари. И в Москве украинцев полно, за богданчики торгуют. И в Киеве купишь, что будет надобно. Берут их у вас многие, знаю.

Она запунцовела, когда я назвал её "Мари". Кажется, зацепил. Я чуть повернулся влево, к другой такой же хохлушке, сделал ма-аленький шажок в сторону, и она заволновалась.

- Да ладно, за сорок отдам. Сорок богданчиков, раз вошиков немае у вас. Цена хорошая, как раз по салу. Вы сами хвалили, понимаете толк в деревенском. Попробуйте ещё, у меня разные куски есть.

Пробовать я отказался, первый кусок меня устраивал, но вот цена. Мы начали торговаться. Я приподнял до шести с половиной, она опустила до пятнадцати. И тут я применил тяжёлую, безоткатную и безотказную, самую-самую что ни есть артиллерию. Я перешёл на её родную мову, и она не устояла. Сошлись на семи богданчиках. Я так и планировал. Эта нижняя цена была просто написана на её лице.

- Хиба ж я знала, шо своёму продаю, - говорила она, заворачивая кусок в старую киевскую газету. - А богданчики у нас в ходу, надёжнее мазепчиков, и петлюрчиков, и бандерчиков. Только вошики перешибают, да в Киеве кучмарики. Всегда поменять можно. Может, ещё что у меня возьмёте, всё своё, с огорода, с базу, вкуснее не бывает. Я уступлю земляку.

Но мне этого куска сала было предостаточно. До завтра. Не знала Марыся, что я исчерпал в разговоре с ней весь свой запас украинских слов. Просто выучил нужные фразы. У меня течёт в жилах толика украинской крови, и если бы я был чистокровным щирым хохлом, предпочёл бы именно банкноты Богдана Хмельницкого. Лучше объединяться и приспосабливаться, притираться - всё теплее будет. Холодно одиноким, голодно. Как мне, например. Канаты рубят амбициозные политики, кроме амбиций, у них ничего нет - сплошные нули во всём остальном, от интеллекта до секса. Знаю, раз говорю, точней моей информации не бывает. А рядовым гражданам контакты нужны, сближающие, удовлетворяющие. Как у меня с Марысей. Я ей - богданчики, вот она и довольна. А мне взамен - обработанный кусок откормленного боровка, и я доволен.

Я отошёл от вокзала шагов полтораста, нашёл скамеечку во дворике. Проходивший с дубинкой мент покосился на меня - уж не бомж ли? Нет, прошёл мимо. Я нарезал тонкими ломтиками сало - не радиоактивное, нет - просто содержащее нужный мне изотоп в большем количестве и заодно в большом количестве калории, рвал стариковскими зубами эти ломтики, давился неотрезанным от буханки хлебом, и запивал какой-то, уж не помню точно, дешёвой минералкой из отечественной скважины. Моему организму требовалась энергия, моей химической лаболатории требовалось сырьё. И всего сорок минут назад...

Желудок заработал, голове полегчало. Вымотался я ужасно. На марафон это не похоже, там нагрузку растягиваешь по времени, силы по крохам тратишь, выносливость нужна и опыт. Наверное, так, сам я марафоны не бегал. И на спринт не похоже, спринт у меня ассоциируется с чем-то острым и стремительным, как удар шпагой. А моё? Тупое, скоротечное, и непомерно тяжёлое - на что это похоже? Да, ещё чтоб экспромт, одинаковых ситуаций просто не бывает. На рывок штанги похоже, когда вес запредельный и несколько раз подряд. Близко, но чуть-чуть не то. Читал, есть спортсмены, подымают и отшвыривают тяжеленные камни, а со штангой справиться не могут: не умеют да и не интересно. Вот это ближе всего. Одинаковых камней не бывает, ни по форме, ни по весу, точно. Обидно, что мои успехи не фиксируются спортивными комиссарами. Шучу, шучу. Как делать, чтоб никто ничего не заметил? Не получится, и не мечтай даже. Радуйся, что конкурентов у тебя нет.

Сало доем дома, охотку сбил, но следующие два, три, а может, и все четыре дня буду испытывать голод. Проверено уже. Нужно запастись жратвой. Раньше выбор был меньше, иной раз и очередь отстоишь, но качество было гарантировано. Теперь не то, нужный товар нужно ещё найти, выбрать среди моря ему подобных. Ладно бы подобных, взаимозаменяемых. Эрзац-продукты, суб-продукты упаковывают ещё изящнее, чем обыкновенные полноценные. Дикарям бисер, всё правильно. Мы не дикари, давно уж научились выбирать, иначе бы не выжили. Мы требовательные, но не привередливые. Что-то расхвалил я себя сегодня.

Добрался до дому, взял из ящика почту, но читать не стал - потом, вечером. Наскрёб деньжат, взял два пакета покрепче, вышел за покупками. Мини-рынок возле дома подороже оптового будет, но зато куда ближе. Многие мои соседи раз в неделю за кольцевую ездят продукты покупать, мне, одинокому, хватает на жизнь, без шика, но я ведь не привередлив. Второй раз это редкое слово на ум пришло, к добру ли? Наверное, не к добру, иначе бы мозг просто зациклился на одном нём. И вредным не назовёшь: точно так же, если запретить вспоминать это слово, не уйдёт по-хорошему ни за что. Вечная сказка про белого бычка. Аномалия это, битик за битик зацепился в мозгу, и тащатся вдвоём, как нервы у Маяковского. Отвлекись, тебе сейчас нужны: свежий хлеб, кефир, рыбные консервы, фрукты, орехи, и что-нибудь ещё, на чём можно и попривередничать.

Дал установку, мозг заработал как положено. Кефир кончался, но я успел, с хлебом никаких проблем, взял. Зрение моё подсело, надписи на консервных банках не разглядеть, пришлось затеять разговор с продавщицей. Видно, новенькая, кое-как нашла нужные мне сардины, горбушу да какие-то тефтели навяливала. Долго не проработает, если так себя вести будет, нарвётся на нервного. Это к тому, что я спокойный, полтора часа уже прошло. Вернулся назад за йогуртом, что-то захотелось. Остальное лучше купить на улице.

Этот сорт семеринку лет до тридцати я не замечал, сладенького желудок требовал. С возрастом вкусы меняются. Фруктовые ряды, семеринка у многих, но самые аппетитные на вид здесь, молодушка стоит, руки в боки. Стал прицениваться, и понять не могу, что там написано нечётко. Она выручила, подсказала:

- Четырнадцать лебёдок. За килограмм.

- Это сколько же, если по-другому? - спросил я, лебёдок у меня не было.

- А нисколько по-другому. Моя хозяйка только лебёдки берёт

- Что же делать, если лебёдок нету?

- Сходи в банк поменяй. Мне своих проблем хватает. Вам чего? - это она другому подошедшему покупателю.

Я стерпел её обращение на "ты". Вроде как помоложе себя почувствовал. Помнил, что я спокойный, потому что знал за собой неполноценность в ином состоянии. Пока не восстановлю силы, не наемся. Но сначала нужно купить фрукты! В банк далековато было, две остановки, а вдруг там опять очередь, чурки свои корявые деньги менять привезли. Покупатель отошёл, ничего не выбрав, и я снова к этой стерве обратился, идти никуда не хотелось.

- Деньги у меня есть, пересчитай по официальному. Свешай два кило, чтобы ровненькие-ровненькие были, яблочко к яблочку.

Официальный курс всегда опаздывал, был для кого-нибудь из участников обмена невыгоден. Чаще для покупателя.

- Да нельзя мне, говорю, менять. Хозяйка не примет. А если примет, при расчёте надует. Беру только лебёдки.

Нашу стычку уже заметили, кто пересмеивался, кто просто ждал скандальной развязки. Мне скандал был не нужен, мне нужны были яблоки. Хорошо усваиваемые соли комплексного железа. Или комплексные соли, подзабыл уже.

- Валентина Николаевна, выручьте опять девку. Вон тому дядьке лебёдки нужны, - это в соседнем ряду раздалось.

- Да уж не знаю, насобираю ли? Сколько ему надо?

- Поди немного. Мужчина! Мужчина! - это уже мне, - да идите же сюда. Здесь вам поменяют.

Деваться некуда, пошёл куда показывают. Лебёдки у Валентины Николаевны ещё нашлись, курс вроде приемлемый, она, пока пересчитывала, всё рассказала:

- Девчонка эта молодая, племянница, то ли хозяину, то ли хозяйке. В арифметике - ни в зуб ногой, калькуляторы в её руках аж дымят, ломаются. Недостача много раз, а она всё - я по такому курсу считала, я по такому курсу считала. Выгнать им жалко, родственница. Хозяин приказал - все расчёты в лебёдках, и никаких пересчётов.

Я немного задержался возле Валентины Николаевны.

- Так и разориться можно. Не так уж в ходу лебёдки теперь.

- Когда цены хозяин устанавливал, генерал на слуху был. Да вы не тревожьтесь за хозяина, не разорится, фанатиков еще много. Знают они, что здесь их деньги берут, и цены чуть ниже.

Я уже понял, что чуть ниже. Вернулся, отсчитал генеральскими банкнотами, двоечница-племянница насыпала мне яблочек, выбрала ровнёхоньких, пакеты мои потяжелели. Что там ещё в списке в мозгу? Да, орехи.

Орехи, грецкие, были только у одного, ни повыбирать, ни поторговаться. Брал продавец обычными лужками, никаких проблем при расчёте. Хотел неспешно идти домой, и тут что-то крупно бросилось в глаза. Я присмотрелся, присмотрелся и - не понял:

- Это что такое? Фрукт какой-то? Похож на ананас...

- Да это и есть ананас. Сорт "Гига". Очень вкусный и полезный. Хорош на праздничном столе. Обладает целебными свойствами, помогает при простуде, при простатите, при остеохондрозе, при...

Понесло продавца. Смотрит на меня и соображает, чем я болеть могу. Роза в своё время прожужжала мне уши всеми терминами "биты", "байты", "файлы", "мега", "гига". Даже "кило" у этих чокнутых программистов свой, с запасом. Помнил я, что "гига" - это очень большой, так ананас такой и был, без обмана. Арбузы чуть поменьше размером - самые ходовые. Мозг чуть напрягся, слюнные железы набухли, вспомнил организм запах ананаса, вкус ананаса, тот, что сразу, и тот, что потом, когда благородная отрыжка неизбежно появится. Супротивиться я не смог, спросил, прервав продавца:

- Сколько?

- Полтора гайдара.

Я сегодня уже три раза менял свои деньги, всю таблицу не помнил, конечно, но строчка с самого верху в мозгу впечаталась. Начал соображать, сколько же это будет в моих купюрах. Потом понял, что надо переходить на вес. Господи! Вспомнил! Гайдар - это же только для межбанковских расчётов. На последнем КВН подсчитали остряки: один гайдар - примерно один грузовик обычных купюр, вроде лужков. Идиот! Я потряс башкой, чтобы сбросить это наваждение - вид полутора грузовиков, гружённых разлетающимися банкнотами. Я ещё раз потряс своей башкой и взглянул на продавца. Стоит хмырь, лыбится.

- Ты чего это, полтора гайдара. Отгибай давай. Называй правильную цену.

- Ну, пошутил, пошутил. Слышал я, тебя лебёдками достали, хотел тебя развлечь. 170 яблочек, этих, явлинок.

Я прикинул свою казну, вроде потяну. Гортань изнемогала уже, требовала заморского фрукта. Даже говорить стало труднее. Он тоже со мной на "ты", но я без претензий, кажется, ровесники.

- Откуда он, чей?

Я начал осматривать диковинку тщательнее.

- Из Ашхабада везу. Весь мой товар оттуда.

Меня как дёрнуло. Вспомнилось босоногое детство. Язык заговорил сам, по-туркменски. Простой разговор я ещё умел поддерживать.

- Нехорошо обманывать, друг. Не растут там такие фрукты.

- Земляк, кажется? Не похож ты на наших. Давно там был, когда уехал? - он сразу перешёл на туркменский, ему-то легче.

- После землетрясения, давно уже. Ты про ананас говори, зря меня допрашиваешь. - "землетрясение" я произнёс по-русски.

- Второй раз за полгода земляка-покупателя встречаю. Перестань сердиться. Ты долго отсутствовал. Растут у нас теперь и такие ананасы, и много других разных фруктов. Дорога, правда, дорога стала. Бери, уступлю земляку.

Второй раз за день торговая удача, за земляка считают. Знал бы заранее, все языки выучил бы. Попросил Ару, так его звали, перейти на русский, рассказал он мне, откуда эти новые сорта пришли, как их выращивают, и уступил прилично. Всего сто двадцать явлинок взял, 80 купюрами, а 40 - просто монетами. Высыпал он их в свой хитрый карман, звон на весь рыночек. А последнюю фразу - всё-таки по туркменски:

- Приходи чаще сюда, друг. Привезу, что закажешь.

Дома я пересчитал оставшиеся деньги, повеселел. Утром в мясную лавку схожу, свеженькое привезут. Вечером обычных пельменей налопаюсь, остались ещё в морозилке, их помалу не едят, но думаю, хватит. Одна монетка выпала, покатилась. Я поднял, поднёс к глазам, присмотрелся.

Куда ж ты лезешь, Гриша, в политики, в президенты эти? Нашему народу, как американскому, на лозунги наплевать. Мы на морду лица смотрим, когда голосуем. Она у тебя не годится ни разу для такого поста. Нужно иметь морду героя-любовника, как у Кеннеди, тогда шансы будут великолепными. Или морду гангстера, как у Никсона, тоже победить можно не хуже. 80% избирателей голосуют по физиономии, и только 20% лозунги предвыборные читают. Простая арифметика. Имидж-мейкеры, мордоделы доморощенные, только усилить лицевые эффекты могут, причесать да разгладить, а радикально - ничего. За интеллигентом хлипким, за простачком деревенским не пойдёт народ. Ты как раз похож и на того, и на другого. И репутацию иметь соответствующую надо, заранее заработать, чтоб не сомневались мы, избиратели. Либо куртизанскую, либо бандитскую. Если обе вместе, и-на-у-гу-ра-ци-ю можно до выборов начинать.

Выговорил я всё-таки поганое словечко, хоть и про себя. Вот монеты твои ничего, стабильны. И по сезонам, и по регионам. Потому что не принимают тебя чересчур всерьёз, и врагов у тебя закадычных нету просто. Те, претенденты остальные, хлещутся один с другим постоянно, бочки накатывают, компромат косят, оттого и курсы скачут. Нельзя на явлинки купить иномарку езженную, квартиру со всеми необходимыми, а вот хлебушко серенький можно, и бутылку горькой - можно. Колбаску там, молочко, туфельки, книжку с картинками, джинсы с лейбами, яблочки, орешки - всё можно. Да, ещё эти - резинизделия. Редкая дура от ходовых денег откажется. Надо же, хозяин только лебёдки берёт. Угораздило меня сегодня.

Всё-таки грех на сегодняшний день жаловаться. Осилил и на этот раз. Пообедал плотно-плотно. Лягу-полежу. Вечером опять жор нападёт. А прошло всего три часа...

Байбака было решено убрать. Решено одним человеком, мной, Августом. Нет, никакого убытку этот Байбак мне не нанёс. Ни в вошиках, ни в российских. Но сам факт, что он осмелился перечить, противодействовать своему хозяину, нельзя было оставлять без наказания непослушного. Оно уже было исполнено. Как завилял глазками, затосковал Байбак, когда двое молодчиков выросли прямо из-под земли у того на его малом складе! Там, в задрипанном гараже, Байбак и хранил, что поценнее. Приказ был - попугать, и ребята его выполнили. Классно и изящно, самим понравилось, как я всё просчитал. Байбак так и не понял, почему те ни-че-го не взяли, и даже не побили. Затвор постарался. "Видишь, Байбак, крюк в потолке? Маленький, да? Незаметный, да? А твой подвал прямо под крюком? Вот так и будешь висеть, а мы спокойненько выйдем, как и вошли. Тебя не скоро найдут, ты сам об этом секрете позаботился. Вот вонять начнёшь, соседи, может, донесут. Или не сразу?". Сразу сам напросился на встречу. Крюк этот здорово его поддёрнул. Я просто назвал сумму - обычный помесячный сбор плюс две тысячи вошей, но сегодня. Я-то точно знал, что у него столько нету - весь в товаре. И знал я, что одолжить деньги именно сегодня он никак не сможет - никто не даст. Так и вышло. Почти. Я же не бог, это только у того всё схвачено.

Оббежал Байбак в тот день всех, кого можно. Только два новых адреса мои зоркие и засекли, но и там ничего ему не отстегнули. Бабки принёс, видно, спустил часть товара, как я и думал. Но вот то, что он решил вообще выйти из дела, было для меня новостью. Сапожок доложил, мол, все четыре точки на ближнем рынке не работают. Послал Лямзю другие байбаковские контейнеры проведать - то же самое, тишина. Только я закатал рукава, а тут всё прояснилось. Князь Кропоткин захотел посоветоваться, с трудом со мной созвонился, говорит. Решил он купить киоск у Байбака, товару отхватил по мизерной цене, и насчёт гаражика того самого сговорился, вот, дескать, решил узнать поэтому, какова будет плата за крышу, чтоб не дуло, не дождило. И не переплатил ли он. Торговаться ещё затеял, дескать, я, Август, круто загнул. А я просто на Байбака разозлился. Чалдон Кропотливых у меня в руках, все они в моём районе у меня в руках, и Байбак был в руках, а вот осмелился. Что с трудом созвонился, дак так и должно быть. Телефонизация у меня особенная.

Формула: товар - деньги. Не будет товара у Байбака, контейнеров, киосков, гаражей, другой устойки всякой, - значит, деньги появятся. Превратит. Можно подкараулить и взять всё. Но может и сорваться. Я-то знаю: одно дело, когда забираем часть, откусываем, другое - когда пожелаем забрать всё, перегрызаем. Озвереть может фраер. Из ребят кого подстрелить, или сам застрелиться. Или по частям рассовать, собирай потом. В другом у меня забота лежит, даже не лежит, а в рельсу колотит - осмелился он выйти из игры, осмелился вывалиться из колоды, пример другим - моя власть не вечна, границы имеет. Избавиться от меня можно, дескать. Это он так подумал. А подобной мысли ни у кого вообще возникнуть не должно. Можно жить в страхе и послушании и платить, платить. Разрешаю. Либо служить, как Затвор, или Сапожок. Тоже разрешаю. Можно затаить злобу и попытаться сковырнуть того, кто наверху, меня, например. Но на это редкие способны. Кувалда утратил бдительность, где он теперь? На элементарной проверке документов попался. Менты левую ксиву унюхали. Кувалда - это тот, кто был вместо меня здесь. Может, и не левая она была, говорят только. А я никак не хочу так заканчивать.

Байбака решено убрать, это правильно. Затвор и Сидней, будет им работка пострелять, поди, соскучились. Сапожка в прикрытие, щенков подберёт себе сам. Скоро волчонку экзамен сдавать. Байбак приедет сюда забрать свои деньги. На Князя я надавил чуток, согласился Кропоткин и зависон у Байбака забрать, и запчасти к девятке. Встреча у них в одиннадцать. Среди бела дня, так должны написать газеты. А может, это ещё утро? Байбак приедет сюда забрать свои последние в жизни деньги. Вернее, он их и не увидит. Значит, они не последние, а последние он уже получил. Да чёрт с ними!

Понимание пришло позже. Гораздо позже, когда мы уже стали взрослыми. И, наверное, по очень большому счёту это правильно. Детям - детство, детские забавы, детские горести. Забрались в сад к хромому Харитону, успели удрать - уже радость. Почему-то долго помнится. Расквасил Федька Большой тебе нос - обида надолго, до старости не забудешь. Больших радостей, по взрослой мерке, и не было. Хотя то, что всё-таки выжили, насобирали взрослых годков, и есть самая большая детская радость. Ведь не уроды, не инвалиды. А от больших, тоже по взрослой мерке, горестей взрослые нас оберегали. Это они ещё смогли для нас сделать.

В метриках у меня, да и у брата, было записано: место рождения - город Хабаровск. Только взрослыми добрались мы до этих метрик. А первые воспоминания - мы живём в деревне. Там была большая река, но нам запрещали в ней купаться, и даже ходили мы к ней тайком. Река поменьше, и другие речушки, озёрки были ребятнёй освоены, но тянет-то к запретному, как говорит тётя Лена. Гоняли нас с большой реки, отец Федьку раз даже выпорол. Мы с братом Федькой были одногодки, оба родились в одном, 1939 году. Я и не знал, что это довольно редкий случай - дети одного года рождения и разного возраста. Другой Федька, с соседней улицы, был постарше, и звали его Федькой Большим. А моего брата - Федькой Малым. И были мы очень похожи.

Жили впроголодь - война. Две моих сестры умерли. Лена, старше меня года на три, которую я даже не помню, только у Федьки смутные воспоминания о ней, и Танюшка, сразу после меня. Девочки умерли, потому что у мамы не было в достатке молока. Нас ждала та же участь, да несчастный случай помог. У соседки, тёти Маши, умерла вскоре после родов девочка, тётя Маша и стала кормилицей - что молоку пропадать? - сначала федькиной, а потом и моей. В деревнях кормили грудью долго, лишь бы было молоко. А для Танюшки кормилицы не нашли, корову купили слишком поздно.

Отец Семён работал в кузне, наш старший брат Степан там же. Мы со Степаном редко общались - велика была разница в возрасте. Стёпка-недотёпка потерял половину ступни когда-то давно, в семье в этом не говорили, и его звали Полторы-Ноги. Потом это прозвище перешло на всю нашу семью. Отцу где-то через год после моего рождения выжгло глаз искрой. Он тоже почему-то прихрамывал, но немного. А мать... Скрюченная, чёрная, она походила на девку-чернавку. Я видел такую на картинке в какой-то книжке. Раньше она собирала лечебные травы и лечила ими людей. К нам приходили издалека. Но видно, ей самой травы не сильно помогали. При мне она уже почти не выходила из дому, разве до загородки из жердей на краю деревни - встречать коров вечером. Она посылала других людей за травами, чаще старушек покрепче, показывала, какие цветочки-корешки искать, как и когда собирать. Варила разные снадобья. Посылала и нас с Федькой, но мы не любили это занятие, считали его бабским. В общем, самыми здоровыми в семье были именно мы с Федькой.

Из-за войны да голодухи мы, конечно, медленнее росли, отставали в развитии. Но от кого отставали, если вокруг все жили в таких же условиях? Взрослым было труднее, им приходилось ещё и много и тяжело работать, а силы таяли. Был такой случай. Стёпке подошёл срок в армию, председатель дал отцу телегу свозить его на призывной пункт, показаться врачам, дал ещё какие-то поручения. Стёпку, понятно, забраковали, а на обратном пути Кореянка, жёлтая кобылка, учуяла, забила копытом. Отец с братом, признавались потом, выпили самогонки, а тут жара, развезло. Понадеялись на кобылу, дескать, дорогу знает. Под кустом в стороне от дороги лежала тётя Лена. Идти было двенадцать вёрст, она прошла три или чётыре, и поняла, что не дойдёт. Очнулась, когда мужики потащили её на телегу. Хорошо, краюха хлеба нашлась, да воды из Светлого родника они раньше набрали, да и то - спьяну ей сначала самогонку влили, чуть не угробили молодуху. Очнулась тетя Лена, когда её возле дома уже снимали с телеги, и где пьяненький председатель выговаривал отцу за то, дескать, что тот подсаживает кого попало, не бережёт кобылу.

Недалеко от нашей деревни стояли солдаты. Они жили на батареях. Старшие говорили, что батареи - это где пушки, но мы лично пушек ни разу не видели. Были ещё военные, на заставах, но мы с Федькой ни разу туда не ходили - не брали нас. Да там солдаты злые, с собаками, от большой реки всё время нас прогоняли. А которые на батареях жили - те добрые и весёлые. Приходили к нам в клуб, давали концерты. Они играли на балалайках, на гармошках, пели и плясали. Да, ещё фокусы показывали, но только это всё был обман, мы быстро их разгадывали и сами делали не хуже. Мы, парнишки, к ним тянулись, многие просили дать закурить, или гильзу стреляную, но солдаты быстро от нас отбивались и уходили в темень с нашими деревенскими бабами и девками.

Иногда, если не было учений и занятий, нас пускали на батареи. Мы видели на кухне большие котлы и спорили взахлёб, сколько каши или супу в них можно сварить. Ну это Федька-большой рассчитал всё точно, и лез с кулаками на тех, у кого счёт был другой. Вот так по ошибке и мне по сопатке досталось. Солдатские повара, кстати, оба не толстые, давали нам доедать остатки из этих котлов. Иногда и солдаты чем-нибудь угощали. Там, на батареях, мы с Федькой-братом первый раз попробовали настоящего белого хлеба, и даже шоколад.

Нас с Федькой любили на батареях. Мы рассказывали солдатам анекдоты, пели частушки, веселили солдат так, что они ухохатывались. Анекдоты про Гитлера, про самураев, про беляков, а больше всего мы знали похабных частушек. Солдат дядя Петя - талант четвёртой батареи, так его звали - бренчал для нас на балалайке, а мы тоненькими голосами заливались-выкладывались. "Заиграла петина, запела вся едретина" - наша любимая была. И дяди петина тоже. Федька сам сочинил, а всем рассказывал, что это я придумал, вруль подлый. Командиры-офицеры были почему-то моложе солдат, ржали, как жеребята. Больше всего смеху бывало, когда нас хорошо подкармливали, да ещё чем-либо повкуснее. Это на обеих батареях быстро заметили, да мы и сами так считали, что стараемся отработать вкусную еду.

В конце 1944 года, зимой, когда снега почти не осталось, тетя Лена вышла замуж. Жених был солдат с батареи, дядя Валера, он нас с Федькой хорошо знал, а мы его почему-то не запомнили. Да они все в одинаковой форме, как отличишь? Свадьба была шумной, долгой - на селе сколько лет уже свадеб не было, но нас маленьких на неё не пустили.

Потом наступила та весна. Для нас, мальчишек, это было уже лето. Мы вовсю купались в холоднючей воде, загорали. Деревья оделись листвой, солнца было вдоволь. Парни-девки постарше вкалывали вместе со взрослыми, но мы, мелкотня, еще догуливали последние мгновения детства. Был большой праздник, солдаты прямо в деревне встали в ряд и стреляли из винтовок - это назывался салют. Все кричали: "Победа!", радовались и целовались. А я не понимал: и так было ясно, что мы победим. Наши всегда побеждают. Можно было и раньше этот праздник устроить, или даже много раз. Я спросил у отца, он нехорошо побледнел, сунул мне кулак под нос, и сказал, чтобы я никогда и никому, никогда и никому не задавал такого вопроса. Напугал меня сильно. Я помнил, как он выпорол Федьку. По справедливости, надо было бы нас обоих. Иногда полезно быть младшим братом.

По железной дороге начали прибывать войска. Там нам сказали взрослые. Солдат стало больше, но нас на батареи уже не пускали. И концерты батарейцы не устраивали. И запретили всем деревенским ходить и к реке, и в батарейный лес. Хотя в деревню солдаты вечерами приходили, много их новых было, но так же расходились по женщинам.

К тёте Лене мы заходили часто, она же была младшая сестра нашей кормилицы. Дядя Валера приходил к ней с батареи, говорил, что увольнительная у него коротенькая, и нас старались выпроводить. Дядя Валера говорил, что тётя Лена скоро переедет к нему домой, не на батарею, а к его родителям. Мы спрашивали у него, почему никого не пускают на батареи, он говорил, что идут занятия, учения, и обстановка не позволяет. Мы не то чтобы не любили его, но он нам с Федькой и не нравился особенно. А когда Федька сказал тёте Лене об этом, и о том, что можно найти батарейца повеселее да поинтересней, она сначала рассердилась на Федьку, но потом простила. Обозвала нас глупышами. Я-то был ни причём. На месте тёти Лены я бы за дядю Петю вышел.

На ночную рыбалку на озеро мы просились давно, и вот наконец нас взяли. Все остальные ребята были постарше. Помню костёр, наши запутанные удочки, вкусную уху. На свежем воздухе, хоть в лесу, хоть в поле, хоть на воде, горячее всегда вкуснее. Нам с Федькой дали чуточку самогонки, Федька Большой хоть и орал, что таким зелёным ещё совсем рано, да его не стали слушать. Будто бы у него наши бульки отобрали. Проснулись мы, когда клёв давно кончился. Пахло дымом, но не от костра, откуда-то издалека нанесло. Солнце стояло высоко, наши распутанные (или обрезанные) удочки лежали рядом. По правде, нас просто растолкали. Федька Большой начал ругаться, орал, что такую зелень ещё рано брать ночью на озеро, предупреждал он, и так далее. Мы - в рёв, когда поняли, что остались без рыбы. Пожалел нас тот же Федька Большой, дал нам с братом сколько-то рыбёшек, и мы приготовились врать-рассказывать в деревне, как мы этих окуньков ловко подцепили, да какие лапти у нас срывались, и то только по нашей неопытности, а то бы...

До деревни мы не дошли. Не доходя версты, за лесным поворотом, нас ждали. Из мужиков только дед Трофим, безрукий. А женщин было много. И все улыбались. Ребятишек не было никого. Мы все посторонились, хотели пройти мимо, однако нас задержали. Именно нас с братом Федькой. Остальные проходили мимо, удивлённо оглядываясь на нас обоих. "Да проходьте вы, проходьте уси, нам тильки Федю та Славу". И заговорили все, затараторили. Трудно было понять что-то, но нас определённо не пускали домой. Вообще не пускали домой. Сунули нам даже какие-то вкусные конфеты, в бумажках, сроду не видели. Мы с Федькой их тут же слямзили и заревели. Тогда заревели и остальные бабы. Тетя Лена развязала два узла и показала нам. В них была наша одежда и даже какие-то игрушки.

Какая-то тётка взяла наши узлы и велела нам идти за ней и за тётей Леной. А тётя Лена сама взяла два больших чемодана и пошла за ней по дороге. Нести их ей было очень тяжело. Мы с Федькой, ничего не понимая, двинулись следом, прочь от деревни. Забрали у тёти Лены, понесли вдвоём один чемодан. Остальные бабы остались на месте. Лесная дорога сделала два изгиба, и мы увидели лошадь с телегой. Дед Трофим уже был здесь, непонятно как оказался. Та тётка забросила наши узлы, помогла закинуть чемоданы, подсадила Федьку. Я забрался сам, за мной и тётя Лена. А тётка неспешно пошла домой.

По дороге дед Трофим спокойно, неторопливо объяснил нам всё. Собственно, мы это уже услышали от баб. Но одно дело, когда те визжат, плачут, орут невпопад, повторяясь, перебивая друг друга. Другое дело - мужской разговор. Дед Трофим частенько замолкал, откашливался, дымил трубкой, которая была предметом зависти всей детворы.

Наши родители и брат Степан очень сильно заболели. Приехали доктора из города и всех увезли. Лечиться будут долго, может, полгода, может, целый год. Болезнь заразная, и в нашем доме нам жить тоже нельзя. Там сейчас карантин. Нас увезёт с собой тётя Лена, и мы оба должны пожить у неё. Она едет к мужу, дяде Валере, к его родителям. А потом родители поправятся, когда поправятся, напишут тёте Лене письмо, и вы вернётесь домой, - так говорил дед Трофим.. Голос у деда Трофима был красивый, церковный (у нас в деревне недавно открыли церковь), и мы сразу всё запомнили. От бабского визгу так не запоминается.

Сапожок сам выбрал себе место для наблюдения. Тут с проспекта поворот направо в переулок к дому Князя, по нему Байбак и поедет. Недалеко за поворотом газель прижата к бордюру, она так и простоит, её роль - не дать Байбаку разогнаться после правого поворота, а Затвору и Сиднею - не спеша того опознать. Стрелки справа где-то будут, возле газели, впереди или сзади - их дело. Не промажут. А он, Сапожок - с левой стороны переулка, перед киосками. Дело Сапожка - после акции рывком в свою машину, шофёру - полихачить, покуролесить. Оправдание простое - испугался, мол, выстрелов. Да не будет никакой погони, не помнит он сам такой прыти от ментов, а волки постарше тоже никогда о погонях не заикались. Всё будет как обычно, как должно быть. Как Август спланировал. Умная голова!

Конечно, Сапожку рано было говорить и думать "как обычно", слишком зелёным он был в этой стае, даже на первую ступеньку ещё не поднялся. Но даже сам Август не мог бы запретить ему думать, как Август, а для того это дело было обычным. Думай, зелень, учись соображать и планировать. Не век же в шестёрках у вожака числиться, да и вожак не вечен. Двадцать минут одиннадцатого, солнце перестало слепить, ушло в облако. Дальше облака одно за одним с небольшими разрывами, но Сапожка солнце в общем-то не беспокоило, и так всё увидит, всё сделает. А у Затвора солнце должно быть за спиной. Вот и он, наконец. Сапожок узнал Затвора сразу. С той стороны за крайним киоском. Обычный мужлан, ждёт автобус. Или женщину. Или киллер наготове. Обычное дело. Ничем не примечателен, ничем не выделяется. Август всегда сам проверял внешний вид уходящих на дело. Говорят, где-то он сам то ли специально учился, то ли работал по этому.

Затвор поменялся с Сиднеем. Так они оба дали знать, что Сапожка заметили. Теперь дело за Байбаком. Сапожок следил глазом за своим водителем, иногда сдвигаясь влево-вправо, чтоб их восьмёрку не загораживали случайные прохожие. Тот держал ухо на мобильном. Точнее, это была армейская связь, и не наша, только трубка цивильная. Впрочем, Сапожок не сильно в этом разбирался. При случае с толку легавых собьёт. У Августа всё предусмотрено. Сашок положил кончики пальцев на открытое стекло. Байбак проехал мост, последний мост в его жизни.

Сапожок повернулся спиной к Сиднею и Затвору и простоял неподвижно секунд десять. Какой-то жующий бомж его загородил, пришлось сдвинуться и замереть ещё на столько же. Сапожка заметили: Сидней и Затвор впервые появились вместе, но ненадолго. Чуть попозже Сашок-шоферок высунул в окно локоть. Сапожок повернулся прямо на перекрёсток, левая рука согнута в локте. Байбак выехал на прямой отрезок проспекта, больше сигналов не будет, следующим сигналом будет правый поворот приговорённого.

Бомжик опять что-то положил в рот и дёрнулся. Чавкает, сволочь! Хорошо, что заковылял к переулку, теперь не загораживает. Солнце снова спряталось, и Сапожку всё было отчётливо видно. Серый ниссан Байбака показал правый поворот и сразу, чуть притормаживая, завернул без остановки. Перед газелью ему пришлось вильнуть, ещё чуть притормаживая, опасаясь встречной. Затвор был за газелью, в очень удобной позиции - Байбак его не видел, но стрелять Затвору не пришлось. По Байбаку не пришлось. Сапожок сам видел, так Августу и доложил. Стоявший чуть сзади Сидней правой рукой, крюком, ударил напарника в висок. Затвор с пистолетом в руке свалился наземь. На секунду-другую проезжающий автомобиль Байбака загородил упавшего, но до того лицо Сиднея Сапожок видел отчетливо. Оно было ПЕРЕКОШЕНО и вообще не походило на лицо. Когда Сапожок снова увидел Затвора, тот дёргался от пинков Сиднея. Потом раздались выстрелы. Старик-бомж сел прямо на землю, пришлось его перепрыгнуть. Двое двадцатилетних парней плашмя бросились в грязь. Криков Сапожок не слышал.

Когда Сапожок подбежал к Сиднею, тот был безнадёжно мёртв. Выстрелы Затвора разворотили ему всё лицо. Сам Затвор как-то неестественно дёрнулся, и глаза его были уже открыты. Лицо было в крови, но в общем-то цело. Август потом много раз всё переспрашивал, Сапожок даже начал запутываться, сомневаться. Затвор никогда раньше не жаловался на сердце. А Сидней был вооружен, но ствол так и не вытащил. С Затвором они были друзья-соратники, ещё с Афгана.

Вывезти своих было нельзя, пришлось бросить. Даже пистолеты нельзя было забрать, всё досталось милиции. Сапожок дал себя оттеснить другим жаждущим быть свидетелями, тем ловким парням в том числе, не спеша, именно не спеша пошёл к своей машине. Старик только начал подыматься, пришлось его обогнуть, тот всё ещё чавкал, мразь. Сашок уже завёл мотор, рванул с места и очень-очень удивился, когда Сапожок сказал ему сквозь зубы: "Не гони! Полста - и всё! Никого не обгоняй, понял, идиот!"

Мы с Федькой уже не плакали, чё реветь-то зря, потихоньку задремали. На станцию приехали ближе к вечеру, дед Трофим высадил нас у какого-то небольшого домика, там жила знакомая ему и тёте Лене тётка, и сразу же погнал Кореянку назад. Даже лошадь не попоил, сказал, что на обратной дороге напоит и искупает. Хозяйка налила нам со Стёпкой по целой кружке кислого молока - мы редко его видели теперь, корова наша в начале весны пала, а шкуру и почти всё мясо забрали в колхоз для фронта. Женщины начали судачить. Хозяйка сказала тёте Лене, куда и к кому пойти, чтобы достать билет, и какой-то пропуск. К начальнику станции или к коменданту, или к ним обоим. Тётя Лена сходила и вернулась вся заплаканная. Второй раз они разговаривали уже шёпотом, обрывки разговоров я сначала слышал, и даже вслушивался, а потом стало непонятно и неинтересно. "Пограничная зона", "военное положение", "пропуски только по паспортам, в особом отделе" - куда интереснее были хозяйские щенки. Мы с Федькой сели на пол, взяли в руки по одному, а третьего заставили бегать между нами. Их мать, по кличке Ронда, сначала поскуливала, а потом успокоилась и заснула. Легли и мы, так как наступила ночь. Тётя Лена засыпала плохо, всё ворочалась, выходила на улицу, но меня в конце концов сморило. А Федьку ещё раньше. Утром тётя Лена пошла снова на станцию, уже на саму станцию. Я понял, что эта деревня так называется: станция, а внутри неё есть ещё одна станция. Вернулась после обеда, хозяйка увидела её, сразу выскочила с огорода, зашла в комнату и тут же спросила: "Ну как, Лена, удалось?". А тётя Лена была бледная, присела на топчан, и молчит. Хозяйка тоже присела, обняла её за плечи, долго молчала, а потом стала что-то шептать ей на ухо. Тётя Лена вся выпрямилась сразу, резко вскинула голову, даже отодвинулась от хозяйки: "Что ты, крёстная, как я могу?!", но та продолжала уговаривать:

- И чегошеньки тут бояться особенного? Никто же не узнает. Сколько нас через это прошло. Зато этот кот всё сделает, как надо. Думаешь, ты первая в такое попадаешь?

- Такого, как у меня, ни у кого не было. Да и не могло быть.

- Верно, твой случай особенный. Едешь дальше других, да не одна. Только если бы все жили по правилам, жизнь давно остановилась бы. Сдохли бы мы. Ты вот на свои правильные трудодни смогла бы прожить?

- А вдруг обманет?

- Не ты первая. Если б хоть раз обманул, больше бы ему не отломилось. Да он до Читы два раза отправлял, я знаю. Может, больше. И до Иркутска. А если до Хабаровска, так в очередь выстраивались.

Тётя Лена смутилась при слове "очередь" - хозяйка случайно повторила это слово, но потом тихо спросила у той:

- А если дальше Иркутска?

- Что я могу сказать, иди и договаривайся. Эти строгости военные должны ослабевать. Немцев победили, теперь с япошками справимся.

- У нас наоборот, только лютовать начали.

Тётя Лена замолчала. Уронила руки на подол, долго сидела неподвижно. Отводила глаза, когда я заглядывал ей в лицо. Поела и опять ушла. Ночью у хозяйки не ночевала, перед тем, как уйти, сказала всем, что будет ждать специальный поезд, на котором нас отвезут, но его нужно караулить. Как только он придёт, она придёт за нами. Хозяйка помогла ей сложить чемоданы.

Мы с Федькой смотрели, как они укладывают чемоданы, сколько в них добра можно напихать. Только добра в них было немного - так, тряпки. В сундук вошло бы, конечно, больше, но сундуки не носят в руках, а возят на телеге. Чемоданов мы оба раньше и не видели, в деревне всё были мешки да узлы, ну, еще корзины да вёдра. Ключи от чемоданов тётя Лена забрала с собой, и мы с братом долго смотрели на замки, щёлкали ими. Щенки нам как-то надоели. И куда делась наша пойманная рыба? С этой мыслью я и заснул.

Тётя Лена вернулась утром, спокойная, мне показалось, чуть уставшая. Хозяйка с ухмылкой заглянула ей в глаза, но та выдержала её взгляд, не смутившись. Вслух тётя Лена сказала:

- Так жили, так и жить будем. Накорми меня, если есть чего. И плесни в стаканчик.

- Уговорила, что ль?

- Будет поезд, будет. Через три часа придёт. Да он долго здесь стоять будет, до вечера, наверное, встречные эшелоны пропускать по главному пути.

- За одну ночь успела нахвататься.

- Дежурство такое досталось. Да и какие сейчас ночи? Вот зимой были, долгие-долгие.

- У тебя ж кавалер в солдатах был. У них там строго с увольнением.

- А самоволки на что? И как молодому Валерке запретить, если сам комбат в нашем же доме, с сестрой за стенкой.

- С Машкой, что ли?

Погода была жаркая, самогонка крепкая, пьянели они обе быстро.

- С ней, с коровой. Стесняться стала она одна, видя, что я уже взрослая, и со своим понятием. Сколько можно в девках на войне? Офицер: "Маша, Машута!" - а чуть выпьет, и на меня засматривается. Смекнула моя сестрица. Привёл комбат одного, уж не помню, как звали. Да не понравились мы друг дружке. А Валерка - тот по-боевому. Пара солдатских приёмов. Левая ножка - налево, правая ножка - направо. Кто бы мог ожидать такой прыти, ведь сам салажонок зелёхонький. Всего стеснялся. Уж на что я первотёлка, и то смелее.

- Как-то странно, и боевой, и стеснительный.

- Да вот такой достался. Засиживаться в девках тоже радости мало. Война. Нам всем не хватит.

- Это точно. Тебе, может, и повезло, что часть рядом. Они ж там в казармах обучают друг друга, как с бабами обращаться. Без нас, как это, заочно, называется. После отбоя чешут языки. А как увольнение в деревню, так отчитайся, как усвоил ёркину грамоту. Если подкачал, высмеют, жеребцы. Как ты оженила своего?

- Ничё я не оженила. Сам захотел. Захотел и захотел. Я думала, он в шутку, а он говорит: "Мой папа очень тебе обрадуется. Он ждёт, не дождётся, когда я ему внучат приведу. Ему почему-то от меня их иметь хочется."

- Первый раз такое слышу, чтоб внучат. А хотя... Сколько детей, вроде все свои, родные, одинаковые, а всё равно любимое любой родитель выделяет.

- Пошёл к комбату, тот поорал, поорал, но разрешил. А потом меня к нему повёл, вернее, к Маше за перегородку. Ну, с меня спрос какой, если мужик хочет. А к председателю втроём пошли. Ой, да что-то заболтались мы! Ладно, лёля, время ещё есть.

- Что за поезд хоть?

- Пустой товарный.

- Ой, лышеньки! Такую даль - и в товарняке. А хотя - лето. Что ж, доедете. Сколько денег усач слупил?

- Просил две сталинки, только я ни одной не дала.

- Так и ни одной?

- Нисколечко-нисколечко.

- Ну, дочка, ты боевая, видно. Пусть знает теперь, что и баба свою цену имеет. Две сталинки, эх...

Тётя Лена немного погодя опять ушла на станцию, а спустя два часа вернулась с какой-то большой тачкой. "Ребятки, собирайтесь, поезд пришёл" - и мы начали вдвоём с Федькой затаскивать на тачку чемоданы. Хозяйка засмеялась и помогла, у неё получилось лучше. Но катили эту тачку мы с Федькой сами, до самой станции. Там были рельсы, рельсы, и нужно было перетаскивать через них. Откуда-то вышел бородач, помог через рельсы, а потом и совсем покатил нашу тачку сам. Тётя Лена махнула нам рукой, сказала: "Отдохните, ребятки", - а сама уже плакала. Заплакала и хозяйка, а бородатый мужик в чёрной форме не плакал, просто вёз тачку с чемоданами и узлами. Сцепленные длинные сараи на колёсах - это и был наш поезд товарняк, а сам сарай назывался вагон, мы потом узнали. Бородач как-то хитро открыл дверь у одного вагона и сказал: "Забирайтесь. Огня не жечь, сидеть тихо". Тётя Лена подсадила меня, а Федька забрался сам. Чемоданы и узлы закинули взрослые, тётя Лена тоже забралась, и борода закрыл дверь снова. Наступила темнота. Мы не плакали, потому что с нами была взрослая тётя Лена.

Потом оказалось, что темнота - не совсем темнота. Было окошечко, маленькие щели в полу и в стенах, только на потолке не было. На полу местами лежала солома, а в одном углу её была целая большая охапка. Мы оттащили все вещи к боковой стенке, сели на солому, даже легли. Тут тётя Лена и рассказала нам, что это есть железная дорога, железная - потому что уложены железные рельсы, а по ним на колёсах катят вагоны. Про рельсы мы знали и даже видели в деревне - один такой недлинный рельс был привязан к столбу возле дома председателя, но вагонов мы, конечно, раньше не видели. Нам нужно было ехать несколько дней и ночей и сидеть тихо, а то накажут. Так сказала тётя Лена. Мы сидели тихо-тихо и ни о чём её не спрашивали. Было жутко.

Через некоторое время заметно стемнело. Когда я заёрзал, тётя Лена походила по вагону и нашла два места, где нам с Федькой было бы удобнее. Я так и сделал, по-маленькому, а тётя Лена отвернулась. Федька заснул на соломе. Потом открылась дверь, борода принёс две очень большие толстые тряпки, сказал, что это будут нам одеяла, поставил высокий бидон с кипятком, потом ведро без дужки и сказал, что это будет поганое. Если захотим хлеба, или ещё чего, он принесёт за деньги. Тётя Лена сказала, что хлеба не надо, у нас есть, и спросила про мышей. Тот рассмеялся, сказал, что их нету, и пообещал принести кота. Я обрадовался, закричал: "Давай, давай!", но тётя Лена отказалась. Она не любила кошек. 

Борода сказал, что будет заглядывать один или два раза в сутки, на остановках, и приносить нам воды. И что б мы не болели и не померли, а то начальник станции с него шкуру спустит. Спросил про Федьку, только он не знал, что это Федька, спросил: "А этот шпингалет не хворый?". Тетя Лена успокоила его, сказала, что Федька просто спит, и борода закрыл дверь, и сразу стало темно. Федьку будить не стали, нам есть не хотелось, так наш первый кипяток совсем и остыл. Тётя Лена поставила ведро в угол напротив, вытащила из своего чемодана какой-то платок, и устроила занавеску. Подложила Федьке соломы, укрыла одеялом, а вторым, побольше, укрылись мы с ней. Одеяла были с дырами, но комаров не было. И мышей не было. Я спросил у неё, кто был этот борода, "начальник поезда?", но она ответила, что начальник поезда сидит в первом вагоне, который называется паровоз, и ведёт поезд, разгоняется, когда надо, и тормозит, когда надо. А рулить ему совсем не надо, поезд идёт по рельсам, и когда рельсы раздваиваются, такое трудное слово, там делают стрелки, и их переключают. А бородатый мужчина - это проводник. Когда товарные вагоны пустые, то в вагонах проводники, один проводник на много вагонов, а может, и на весь поезд. А когда везут чего, то уже охранники, их много, и с оружием. Я стал распрашивать про стрелки, и как их переключают, но тётя Лена не знала. Спросил про шпингалет, что это за слово такое обидное, но она ответила, что слово не обидное, а просто шутливое, так называют маленьких, и что мне пора спать. Спросил, почему в нашем вагоне нет проводника, а он где-то шляется, но она не стала отвечать. Я хотел было спросить и про маму, про папу, про Стёпку, но Федька спал, и было бы нехорошо, если б я что-то узнал, а он нет. Мне спать не хотелось, и я решил подождать, пока он проснётся, чтобы вместе спросить.

Проснулся я от грохота. Что-то сильно-сильно и долго грохотало рядом с нашим вагоном, а потом резко наступила тишина. "Ещё один встречный?" - прокричал Федька, когда был этот грохот, и тётя Лена кивнула головой. Они, наверное, давно проснулись и разговаривали, а я проспал. Я чуточку обиделся, что Федька узнал много нового, но он же мой брат, всё мне расскажет, только задаваться будет. Федька что-то жевал, и я понял, что тоже проголодался. Я потянулся к разложенной еде, но получил по рукам от тёти Лены. Федька захохотал, противный!

- Сначала умойся, приведи себя в порядок. Я тебе полью, - это тётя Лена мне.

Вагон иногда качало, стучало под колёсами. Тишина была не такая уж и тишина.

- Мы уже едем? - догадался я.

- Всю ночь едем. Даже остановка была, проводник приходил, я вас будить не стала. Может, ещё остановки были, только он не приходил, да и я спала.

- А когда мы поехали?

- Ты только заснул, сразу и поехали. Умылся, так поешь сначала, ещё наболтаешься в дороге.

Действительно, если так вот ехать много дней, ещё наболтаемся. Завтрак был скромный, но мы с Федькой - люди привычные. Тётя Лена ещё раньше сказала, что будем экономить, то есть растягивать еду, потому что неизвестно, сколько продлится дорога. Тёте Лене мы доверяли полностью, она и сама часто повторяла, что наша семья её спасла. Честно говоря, если б не кобыла Кореянка...

После завтрака Федька объяснил мне, что рельсы лежат в несколько рядов по земле, и поезда могут разъехаться навстречу друг другу, и могут обогнать один другой. Когда встречный идёт, тогда грохот сильный, а когда нас обгоняет другой, тоже грохот, но послабее. Я спросил, какой бывает грохот, когда мы обгоняем, или когда один поезд стоит. И про стрелки спросил, но Федька на эти вопросы не ответил. Не так уж много он узнал.

Мы смотрели в большие дыры на полу - было видно хорошо, но смотреть не на что, смотрели в щели на стенах вагона - видно плохо, но зато поначалу интересно. Наш поезд шёл довольно медленно, как мы поняли. Нас иногда обгоняли другие поезда, а мы - никого. Зато много было встречных. Вагоны своего поезда мы и не видели в пути, только когда высовывали голову на остановках, но проводник сразу начинал ругаться, орать откуда-то из другого вагона. А встречные поезда - там были разные вагоны, и как наш, и совсем без стен и крыши. Тётя Лена сказала, что это платформы. На платформах что-то везли, или в ящиках, или закутанное в брезент. Мы, конечно, догадались, что это военная техника, тётя Лена нам просто правильное слово подсказала. А так ехать в поезде - мало приятного. Леса и поля быстро-быстро надоели. Редко-редко что-нибудь интересное, река какая-нибудь, мост. Или большой город. Читу мы проехали днём, медленно, но без больших остановок. Так, чуть-чуть тормознёт начальник поезда, а потом опять начинает разгоняться. Название мы прочитали сами, тётя Лена даже удивилась. И ещё в поезде хочется кушать. Тётя Лена осунулась, и Федька чуток. Проводник всё предлагал купить что-нибудь, но тётя Лена всё отказывалась, берегла деньги.

Только однажды, когда уж подворачивало желудки у нас и у неё, взяла котелок с горячей ухой. Рыба была очень вкусная, жирная, у нас такая не водится, а название я забыл. Проводник сказал, что эта рыба только в одном месте и ловится. Да соврал, наверное, чтоб цену, как это?, ну чтоб побольше дали. Тётя Лена спросила, сколько стоит, а проводник ответил, что стоит пол-сталинки. Она говорит, что очень дорого, что столько не стоит, что у неё только микоянки, а он говорит: "отнесу назад", а сам не понёс, хотя она и сказала: "Ну, и неси, давись своей ухой костлявой!". Потом он начал просить семь микоянок, тётя Лена давала сначала одну, потом две. Они долго спорили, потом она взяла котелок, и дала ему бумажки. Я хотел пересчитать, но не успел - так быстро она сунула их бороде в руку. Мы с Федькой даже и не знали, что можно затеять спор из-за цены, и сердиться из-за этого. В нашем магазине в деревне не так, там просто покупают, если есть деньги. Котелок мы все вместе умяли за раз, и тётя Лена всё боялась, не будет ли нам плохо. Настроение у нас поднялось, мы сначала запели песни, частушки, как взрослые после выпивки, но тётя Лена не велела поднимать шум, запретила петь, и тогда мы с Федькой начали вспоминать весёлые истории и рассказывать весёлые анекдоты, кроме похабных, конечно. Тётя Лена так хохотала, так хохотала... И старалась, старалась не подымать шума, даже рот платком затыкала. А о папе и маме, о брате Степане, о деревне нашей мы, конечно, вспоминали, но в поезде с тётей Леной об этом не разговаривали.

Борода - это тетя Лена так проводника называла, а нам с самого начала запретила его так называть вслух. Я и не помню, как мы к нему обращались, может, никак.

Это место в боку опять заныло. Давление упало, погода портится. Настроение у капитана Храмова и так было неважное, а тут ещё это. Рана всё беспокоит и беспокоит, и в общем-то сильнее, чем просто от перепадов погоды. Не заживает, проклятая. Брали банду Кувалды. Вернее, остатки от неё. Отстреливались волки до последнего патрона. Сдались только трое, все раненые, из молодых. Может, пленных было бы больше, но после того, как убили Николая, пришлось Меленькому всех своих сдерживать. В этот момент капитана и зацепили. Восемь ран из Афгана привёз, все лёгкие, просто зацепы, но эта...

Жена говорит: "Смирись. И здесь работать можно". Не понимает, что когда сослуживцы вслух меж собой говорят о предстоящем сокращении, а при тебе переводят разговор на другое, значит, дело неладно. А начнут сокращать с буквы "Х", с него, с Храмова. Да, понятно, о чём говорят. Был на хорошем счету, даже в любимчиках у начальства, А после ранения пристроился на лёгкую. Только не пристраивался Храм. Попросили временно, чуть-чуть, а потом опять какую из милицейских юбок подберут. Начальница архива - должность женская. Ну ноет, падла, ноет, и циклон ни причём. И бумаги читать не хочется. Выпить бы.

Сводку он прочитал раньше, а вот эти, дополнительные. Заключение-экспертиза. Понятно, что в оперативники не вернуться. Если подлечиться, то можно бы в эксперты всякие. Но и там знания нужны, а переучиваться... Нет, не видел себя капитан Храм повышающим квалификацию. Она у него была предостаточная, но теперь, наверное, и не нужна. Уходить на гражданку, менять профессию? Кто тебя там ждёт, где? Двое убитых, из банды Августа. Это читал, помню. Что такое? Один не убит, просто умер? Сердце слабое, на Афгане подсадил, что ли? Оба с оружием, но второй вообще не стрелял, даже не вытаскивал. Первый по второму, в упор. Три выстрела, все в цель, в голову. Хватило бы одного выстрела, любого. Показания свидетелей. Показания свидетелей, показания свидетелей... Неужели опять ЭТО?

Август - который после Кувалды. Наводка на Кувалду в своё время была удивительно точной. "Могли бы мы и без потерь выйти", - подумал капитан. - Хотя нет, Николай вот. Снайпер у них был, видно. Сам Храм мог бы целым выйти, да всё перебежка эта ненужная. Пожалел шакалов? Озверевший лейтенант Вовчик садил длинными очередями, мстил за дружка. Так, стакан уже пуст, скоро на коньяк хватать не будет. Эти бутылки не покупные, реквизированные, но кончаются. А начальнику архива самому уже не раздобыть. Как вернуться в ОМОН, в оперативники, куда-нибудь туда? Да никак, ноет, сволочь.

Похоже, что ЭТО. То самое, от чего отмахиваются.

Вошёл Пётр. Увидел пустой стакан, понял, пришлось убрать. И, сходу:

- Как поживает начальница архива?

Другому Василий за начальницу архива в морду бы дал. Сам он в шутку это придумал, так его за глаза и звали. А в глаза только Петру разрешал.

- Ты по делу или просто так?

- Особого ничего нет. Просто так, считай. Хотя... Слушай, тут в Костромской области начальник пожарки нужен. Зэпэ с задержками, но жильё дают, и подождать могут, пока то-сё.

- Да какой я пожарный? Только стрелять и умею.

- Перестань ныть. Командовать там надо, а это ты умеешь. Будешь и при оружии. Автомат не дадут, понятно, но какой надо ствол будет. Не к спеху им, понял? Район, но от центра близко, у меня тут где-то записано. Сусанинские места.

Пётр уже пару раз находил для Василия приемлемые вакансии на стороне. Одно место было, скажем, козырным. Даже жена согласилась почти. Но пока Василий раздумывал, пока настроился оформлять бумаги, заняли. Василий был не в обиде, решил себе, что всё равно бы не успел. Но когда наваливалось, а наваливалось всё чаще - то бессонница, то пьяненькие мысли, вспоминался и вспоминался именно этот вариант.

- Перестань глотать, и на работе, и дома. Тебе трезвая жизнь нужна. Голова трезвая. Сопьёшься, забуду, как звал. Это кажется, что помаленьку, что норму держишь. Скатываются не от количества, а от настроения. Куда бутылку спрятал?

Пётр порылся в столе, нашёл, но она была пуста. Выбрасывать было нечего, а больше одной Василий не приносил. Три недели назад Пётр нашёл тут целенькую, так прямо в форточку, с третьего этажа, об асфальт, вдребезги. Шуму было много, и так все настороже - дежурный поначалу решил, что взрыв. Промолчали они, не дозналось ни начальство, вообще никто.

- С женой посоветуюсь, Петь. Ничего не могу быстро. Это ж не в шакалов стрелять.

- Не стрелять, это точно. И не тороплю я тебя. Там, слышал, места классные. И охота, и рыбалка. Грибы-ягоды-орехи. К тебе на отдых приезжать будем. Я буду, это точно. Мотор у тебя будет казённый, бензин казённый. Ты ж там как герцог, с дружиной.

- Точно, с дружиной. С пожарной.

- А закрепишься, к себе в замы возьмёшь. Не век же и мне на шакалов охотиться. Не устроит это - подыщем ещё. Время пока терпит. Годовщину Николая сегодня без тебя отметим, ты уж не обижайся. Я думаю, тебе просто хватит. Тут же главное - вспомнить.

- Да. Да, ты прав, конечно.

Годовщина Николая была и его днём. Годовщиной, когда бандитские пули вышибли его из рядов. Были Василий с Петром и друзьями, и собутыльниками нередко, но всё это раньше, а теперь только друзья. Перестал капитан Пётр Меленький выпивать вместе с ним. "Не могу тебя, Вася, видеть пьяным, тебе сейчас трезвая жизнь нужна" - такие или похожие слова он повторял часто.

Пётр, конечно, был доволен. Василий, хоть и принял, но не наклюкался. Луиза, Васина жена, прямо сказала: "Петя, я на любой приемлемый вариант согласна, лишь бы он не спился. Помогите найти сейчас место, пристроить, чтоб в отставку да по собственному. Или переводом каким. Увольнения по сокращению он не выдержит. Куда хошь перееду".

А Василий Храмов размышлял об этих двух покойниках. Ведь почти ровесники, и через Афган прошли. Только он с Петром - в милицию, а эти - в банду. И неизвестно, куда бывших вояк больше пошло. Там, у них, даже надёжнее насчёт работы, пожалуй. Их контора без сокращений работает, вывалиться можно только в тюрьму, или на кладбище. Как эти вот. Павел Кузнецов, ограниченный контигент, кличка Затвор. Николай Ситников, сотая армия, кличка Сидней. Отличные стрелки. Награды у обоих, и лёгкие ранения, полный набор. Василий точно знал: такие характеристики и оценки там, в Афгане, нужно было заработать. Знал Август, каких людей брать. И сколько им платить. Где же, в Красноярске, кажется, тоже - капитан милиции записку написал: "Не могу больше жить без зарплаты", - и застрелился. Год назад, из газет.

Свидетели, свидетели... С ними, кажется, повезло. Там бабьё, разное враньё, кто из лесу бревно тащит, кто назад в лес. Два парня, у них на лицах так и написано: ДМБ. Навыки сохранились. Навзничь в лужу - при выстрелах, но до и после всё запомнили. Попробую восстановить сам, потом сравню с их схемой. Поработаю экспертом-следователем. Значит, Затвор стоял лицом к дороге, когда вытащил оружие. Сидней стоял сзади. Выходит, стрелять Затвор собирался не в Сиднея. В кого? В того, кто проезжал мимо, либо в того, кто проходил по другой стороне улицы. Улица - только двум легковушкам разъехаться, городской стандарт. Третий вариант: цель была где-то в окне дома напротив - отпадает. Не дураки ж они были! Такие цели поражают из укрытия, из автомобиля, из окна напротив, и оружие чтоб с оптическим. А тут пистолет. Даже пистолеты. И стрелять в прохожего через улицу - хоть возможно, но очень маловероятно. Что бы им на ту сторону перейти, и в упор, наверняка? Кто бы им помешал? Движение по этой улочке слабенькое, не проспект. Никто по той стороне улицы не бежал, скопления не было. Хоть бы один свидетель да показал! Значит, в того, кто на дороге. Никто улицу не переходил, следовательно, в автомобиль. В кого-то, кто в автомобиле. В водителя, в пассажира. Было два автомобиля, с марками разберусь, врут свидетели, только что запорожец с мерседесом не путают. Первый выезжал на проспект, его Затвор пропустил. Второй, иномарка, свернул сюда с проспекта, тоже проскочил. В кого они собирались стрелять? Дьяволы, как они там снимают показания? Мало того, откуда эти вышли. Куда смотрели, тоже важно. Важнее. Значит, версии две. Первая, слабее: Затвор проморгал того, кто выезжал на проспект, и получил за это по уху от Сиднея. Слабая она, эта версия. Видя, что горит зелёный, даже чайник перед перекрёстком ускоряется. Как это не учесть при организации засады? На Августа не похоже, интеллигентный урка. Может, не засада? Просто так со стволами люди Августа не ходят, чего им бояться? Облавы? Сильную банду сильные юристы и делают. В самом худшем случае - малый срок за старые грехи, если они есть. А если нет, как у этих? Прогулки по улицам им не пришьёшь. Версия два: ждали того, кто сворачивал с проспекта. Иномарку. Левый проходится быстрее, а при правом повороте тому скорость пришлось хорошо сбросить, даже если сходу свернул. А тут ещё газель у бордюра, да ещё встречная. Ну, встречная, может, и случайность, но пришлось тому тормознуть, 20, ну 30, ну 40. Очень-очень максимум. Да чего там. Вряд ли выше пятнадцати. Для Затвора такая скорость да на таком близком расстоянии. Все в десятку бы легли! Попадал бедолага как раз под пули меткача. Двух-трёх хватило бы точно. Да ещё Сидней, ничуть не хуже. Проверим их схему. Всё совпало. Покойнички, газель, бордюр. У них Сидней стоял не просто сзади, а ещё и правее Затвора. Правильно, что же это я ошибся, не учёл? Сидней ударил правой крюком, сшиб Затвора, а дальше началось. Если правша в критический момент не схватился за ствол, а решил ударить, значит... Это ОНО и есть. Шестой случай.

Сусанинская область. Сказать Луизе, что ли? Насчёт орехов Меленький загнул, все леса по своему Алтаю меряет. Неужели и пожарникам табельное оружие положено? Узнать бы.