И вот наконец нас высадили, потому что мы приехали. Проводник еще ранним утром сказал на маленькой остановке, чтобы мы были наготове, что надо быстрей освободить вагон, а то накажут и его, и нас. Мы были наготове, потому что тётя Лена ещё раньше переложила чемоданы. Продукты у нас кончались, и чемоданы полегчали. Поезд наш был между двух других поездов, которые тоже стояли на станции. Мы с Федькой взяли вдвоём один чемодан, тётя Лена - другой, а проводник взял два лёгких наших узла и стал выводить нас со станции, приговаривая: "Скорей, скорей!". Мы обошли поезд, и соседний, подлиннее, перешагивали через какие-то рельсы, и уже, казалось, выбрались со станции, как вдруг нас остановил окрик:

- Стой! Кто идёт?

Там на рельсах была какая-то железная штука, похожая на колодезного журавля, только сильно маленькая, и возле неё стоял часовой с винтовкой. Вообще-то он раньше не стоял, а сидел или лежал где-то рядышком, а тут увидел нас и поднялся.

Бородач растерялся, но откашлялся и сказал:

- Свои. Я проводник с товарного порожняка, а это пассажиры... - но часовой перебил:

- Какие ещё пассажиры на литерном поезде?

- Да ты слушай, слушай! Это не мой литерный, мой порожняк обыкновенный. Свояченица моя, с детьми. Пропусти, служивый. Свои всё-таки.

- Не положено пассажиров на товарных возить. Время военное, диверсантов полно. Пошли к коменданту, разберётся.

- Да пропусти ж ты, леший. Какие тебе диверсанты, это же молодуха, дети. Думаешь, обрадуется комендант таким задержанным?

- Не положено, и всё! Да и молода она для таких детей. Пацанка ещё.

- Какая я тебе к чёрту пацанка! - не выдержала тётя Лена. - С голодухи истощала там, да ещё такую даль проехали впроголодь. Пропусти, касатик. У меня у самой муж в армии, такой же, как и ты, безбородый да курносый.

- Ах ты, язва! И тебя прорвало! Не пущу! Стой, стрелять буду!

Мы с Федькой испугались. С утра не ели, а тут ещё это. Начали скулить.

- Ты вот что, солдатик. Головой думай, а не затвором лязгай, - вступился проводник. - Я проводник, а не диверсант, хоть как выкручусь. А пассажирка моя едет по разрешению большого начальника, повыше твоего коменданта. Они там друг с другом договорятся, может, им и не впервой. Я стар, меня сильно не накажут. А тебя за такое несение службы и под трибунал можно.

- Какой ещё трибунал! Не мели языком, старик.

- То-то и оно, что старик да проводник. Ты на стрелке должен как штык стоять, а ты под стрелкой валялся. Был бы я молодой да диверсант, я б тебя давно кокнул и с твоей винтовкой ушёл. Ты мальцов этих благодарить должон, что они за рельсу зацепились да шумнули.

Часовой явно растерялся, что-то промямлил, но непонятно что.

- И на бабу зря рычишь. Чем же она виновата, если им курносые да молодые нравятся. В моей бороде ни одна не запуталась, и об мой нос ни одна не потёрлась, ххе. Пропусти их, генералом будешь, помяни моё слово. Пора мне, а то меня хватятся.

Он оставил на шпалах наши узлы, и зашагал в обратную сторону. Тётя Лена подняла узлы, выронила, снова подняла. А когда вместе с узлами подняла и глаза, то увидела, что солдат стоит у неё на дороге, расставив ноги.

- Ты... ты чего это? Пропусти нас, касатик, - заплетающимся языком промолвила она. Мы, понятно, оба загундели. - Какие ж мы диверсанты тебе, баба глупая, деревенская да дети малые. И у тебя, поди, жена где-нибудь есть или невеста. Пожалей малых...

Тот перебил:

- Вижу, что деревенщина. Ладно, сорванцы пусть идут, куда хотят, а тебя, ведьма, к коменданту. Ему всё равно, кого поймают, пользу для себя найдёт. Диверсант, баба...

- Да что ж ты делаешь, изверг! Куда я их брошу, малых, дороги не знают. Тебе что за польза от бабы с ребятишками?

- Я на посту, ты мне здесь без надобности. И чада твои. А комендант и наградить может, если что выжмет из тебя. Поворачивайся! А вы вон туда шуруйте, за угол.

Дело повернулось совсем неладно, но мы с Федькой только и смогли, что начали клянчить: "Дяденька, пропусти! Дяденька, пропусти!". Да много ли от нас было толку! Тётя Лена, однако, была более практична.

- Офицерик, послушай меня! Ну хошь, последние деньги отдам. Комендант наградит или нет, а я сразу. У меня три микоянки ещё есть. Бери.

Она начала рыться за пазухой, отворачиваясь от него и от нас. Тут солдатик смекнул:

- Не ищи микоянки, всё равно не возьму. У вас в деревнях это ещё деньги, а здесь с ними в магазине высмеют, а то и в милицию сообщат. Сталинки давай, баба.

- Да сроду у нас их не было. Только что у военных видела, а в руках не держала. Возьми какие есть, офицерик, зачтётся тебе добро, обязательно зачтётся.

- Да хоть как микоянки не возьму. Денег нет ходовых, вытряхай чемодан, узлы. Да быстрей, чертовка, некогда мне с тобой!

- Сейчас, офицерик, сейчас! Есть у меня для тебя, - она засуетилась, достала из-за пазухи ключик, приоткрыла чемодан прямо на рельсах, порылась и достала оттуда... Это была брошь, большая, красивая, я такую видел в деревне у кого-то.

- Возьми, роднулька, вот это. Это самое ценное у меня. Она александровская, царская, мне говорили, с умом на большие деньги поменять можно. Пропусти нас только.

Нас с Федькой словно кто толкнул. "Пропустите, дяденька!" - заорали оба. Тот повертел брошку в руках - она ему явно понравилась. Молвил: "Ишь ты, царская!" - и быстро оглянулся по сторонам. Но пока мы с Федькой тоже оглянулись, брошки в руке у него уже не было, а сам он шипел:

- Убирайтесь отсюда, живей! Вон за забор, за угол! Быстрей, я сказал!

Тётя Лена оказалась за углом забора быстрей нас. Наш с Федькой чемодан вырвался у меня из рук, пришлось остановиться. Мы все отдышались вроде. Тётя Лена наши узлы успела схватить, а свой чемодан не закрыла. Но ничего, слава богу, не выпало. Потом она всё-таки закрыла свой чемодан, села на него, пошарила опять у себя и вытащила какую-то бумажку. Разглядывала, читала. Потом сказала:

- Пойдёмте, Федя и Слава. Идти ещё далеко.

Идти действительно было далеко. Когда мы подальше отошли от станции, на улицах стали появляться прохожие. Это был город, много домов было многоэтажных, много деревянных, таких же, как в деревне, но мы с Федькой ничего не запомнили. Чемодан вроде потяжелел, мы были невыспанные, голодные, да и наревелись. Отдыхали часто, но тётя Лена каждый раз подымала нас снова и снова, приговаривая:

- Пойдёмте, ребята. Теперь уже меньше осталось. Вы у меня молодцы.

Мы видели, что ей тоже было очень тяжело. Иногда она спрашивала дорогу у местных горожан, ей показывали, отвечали, и мы все двигались дальше. "К кому мы идём, тётя Лена?" - спросил Федька, и она ответила: "Здесь моя дальняя сестра живёт, Галина". Что такое дальняя сестра, я не знал, но спрашивать не стал. Надо было тащить чемодан.

Мы увидели в городе маленький вагончик на маленьких рельсах. Он назывался трамвай и возил пассажиров. Только на наши деревенские микоянки нельзя было купить билет. Тётя Лена сказала, что он всё равно туда не идёт, и мы потащились дальше. Наконец мы нашли нужную улицу, а потом и нужный дом. Тётя Лена подёргала кольцом, залаяла собачонка, но нам не сразу открыли. Я чуть успел осмотреться. Дом был деревянный, чем-то похож на дом деда Трофима в нашей деревне, но у деда Трофима был простой, а этот - весь в деревянных узорах. Таких в нашей деревне не делали, а зря. Узоры были на воротах, на стенах, на наличниках, на крыше, везде. Вот что значит город! Я смотрел и смотрел, но в этот момент мальчик из дому приоткрыл калитку. Он осмотрел всех нас и открыл было рот, но тётя Лена быстро сказала:

- Мне Галину Михайловну Баранову. Пожалуйста. Если можно.

Она добавляла фразы, видя, что мальчик округляет глаза, потом спохватилась:

- Да у неё ж наверное, другая фамилия теперь. Галина Михайловна? Тётя Галя здесь живёт?

Мальчик быстро ответил: " Щас... щас маму позову", - и закрыл калитку. Через пару минут в доме захлопали двери, потом снова открылась калитка. Выглянула какая-то женщина и тоже начала нас всех рассматривать. Тётя Лена узнала ту первой:

- Галя! Это ж я, Лена из Прохоровки. Да узнала ты!

- И правду узнала.

Они обнялись и начали целоваться. Женщины всегда так.

- Смотрю, смотрю, вроде знакомая. Леночка, как же ты сюда добралась? Как нашла меня? А это кто с тобой? Неужели твои?

- Потом, потом, Галя. Устали мы. Устали...

- Ой, да что ж это я! Пашка, где ты? Тащи чемодан в дом! Да калитку сначала закрой!

Тётя Галя завела нас в дом, потом быстренько подкормила чем-то жиденьким, и мы с Федькой заснули. Спали мы в этот день долго. И жили потом в этом доме долго, лето, осень, и зиму.

Пашка был постарше нас с Федькой, учился в школе, закончил два класса. Он играл с нами охотно, старался руководить, поначалу поколачивал. Но потом тётя Галя его отругала за это, и мы тоже осмелели, стали давать сдачи вдвоём. Отца у Пашки убили на войне, и тётя Галя раз в месяц получала пенсию, как она говорила, на Пашку. С собачонкой Пашка не играл, она была какая-то неинтересная: вылезет из будки, полает, и опять заползает спать. Звали её по разному, но чаще просто Тявка. Мы тоже с ней не играли.

Игрушек у Пашки было много, но он нам почти все отдал. Тётя Галя, мама его, сказала ему, что он уже вырос. Да он и действительно вырос, выше нас на голову. Соседские мальчишки нас поколотили однажды, без Пашки, но там было много больших, и Пашка бы не помог. Так что товарищей для игр у нас не было. Кроме самого Пашки, конечно.

Разговоров у тёти Лены и тёти Гали, этих дальних сестёр, было много. Тётя Галя всё пыталась гладить нас по головке, но мы с Федькой к такому не привыкли, брыкались. А говорили они о непонятной прописке, о каких-то карточках, да и то замолкали, когда мы подходили ближе и начинали любопытствовать.

Тётя Лена почти не выходила из дому. Только на почту, относила письма. У тёти Гали была швейная машина, старая, ножная, но сама она не шила на ней. А тётя Лена стала шить целыми днями. Она говорила, что это на заказ. Возле дома у тёти Гали был огород. В нашей деревне тоже были огороды возле домов, только большие, а у неё маленький. К концу лета мы вместе с Пашкой выкопали там картошку, и всё остальное убрали. А потом мы пошли на общественный огород, а тётя Лена не ходила. Общественный огород был на краю города, и почему-то без изгороди. У соседа через два дома была лошадь, а участки рядом. Мы помогли выкопать картошку тёте Гале и этому соседу, а он отвозил картошку домой. Его не брали на войну - он был инвалид. Тётя Галя говорила, что справились этой осенью очень быстро, всего за два дня. И ещё она говорила, что урожай маленький, да мы и сами видели.

С далёкой войны начали возвращаться солдаты. Они были весёлые и пьяные. А те, которые вернулись инвалидами, были пьяные и злые. Мы с Федькой их мало видели, нас не выпускали почти, а Пашка рассказывал много, как они воевали, как били фрицев, и с каким трудом еле от них отбились. Пашка иногда плакал, оттого что его папку фрицы убили.

К тёте Гале стали приходить солдаты, сначала один, а зимой второй. Солдаты приносили бутылку с собой, а тётя Галя их угощала. Только ходили они недолго. Пашке они оба совсем не понравились, и он даже кричал на мать. Ещё мы слышали, как он злился во дворе: "Вот подрасту, зарежу, и всё! Пусть только попробует!". Но резать ему не пришлось, перестали солдатики приходить. А к тёте Лене совсем не приставали, у неё уже был большой живот.

Еды было мало, но мы не выпрашивали больше - понимали, что чужие в доме. Да и тётя с Пашкой к нам хорошо относились, не обижали, никогда не говорили, что мы им в тягость. Наши ботинки совсем сносились, тётя Галя отдала Пашкины старые, и мы с Федькой по очереди могли ненадолго выбегать во двор. Мы знали, что пока тётя Лена ждёт ребёнка, мы будем жить здесь, а весной, конечно, уедем.

Тёте Лене приходили письма, от дяди Валеры, и ещё из нашей деревни. Письма из деревни она никогда не читала вслух, и сколько мы ни спрашивали, как там наши, она говорила, что всё по-прежнему, и что надо ждать. А письма от дяди Валеры читала вслух. Он ещё служил в армии, но скоро должны были его отпустить, она сказала длинное и непонятное слово, потом он съездит домой, возьмёт денег на дорогу, и приедет за нами. Мы поняли, что он заберёт и нас с Федькой, и это было непонятно и странно. Дядя Валера тоже воевал, но война закончилась очень быстро. Он писал, что даже ни разу не видел этих самураев в бою, только пленных. Тётя Лена шутила, что те испугались наших пушек, даже Пашка повеселел.

Зимой, после ёлки, меня, Федьку и Пашку выселили в большую комнату, за дверь, а тётя Лена и тётя Галя остались в спальне. Десять дней мы с Федькой валялись на большом диване, раньше нас за это одёргивали. Когда началось, Пашку выставили на улицу, а нас напоили чаем с вареньем и ещё с чем-то, и уложили спать, так как нам было не в чем выйти на снег. Только спали мы с Федькой плохо, взрослое волнение передалось и нам. Приходили какие-то тётки, хлопали дверьми, гремели посудой. Были и визги, и охи, разные непонятные разговоры. Мы догадывались, что они все старались тише, но тётя Лена всё равно громко кричала.

Дядя Валера прислал денег - накопленный аттестат, сказала тётя Лена. Она сильно обрадовалась деньгам. Перед этим она уже всё время ходила в одной кофточке, а раньше всё меняла их, у неё были разные. Когда я мыл в большой комнате пол, я перенёс её чемодан, он был совсем лёгкий. Нам с Федькой справили обувку - хорошие ботинки, но только не для зимы. Как потеплеет, сказали, так поедем и будем носить. Уж мы их меряли, меряли!

Тётя Галя через знакомую выпросила старое солдатское обмундирование, на перешив. Тётя Лена снова засела за швейную машину. Ребёночек у тёти Лены тогда не родился, вернее, родился мёртвый, почти сразу умер, нам так сказали, и они обе, дальние сёстры, плакали и плакали. Хватило нам всем, мне, Федьке и Пашке, на брюки и гимнастёрки. Мне и Федьке - гимнастёрки и по двое брюк, а Пашке - две гимнастёрки и трое брюк, потому что он больше бегал и чаще рвал. Брюки - тоже самое, что штаны, только по взрослому сшиты. Они были разные, тётя Лена сказала, что на вырост, и мы сразу поняли это новое слово. Мы ещё сидели дома, а Пашка начал щеголять в школе в новой солдатской обнове. Осень и зима были скучными, но Пашка не давал нам скучать. Он заставлял нас учить те же уроки, что и ему задавали, и ставил нам оценки. Только вместо двоек и колов щёлкал по разу и по два по лбу, а за тройки - бил по ушам. Пришлось нам учиться на четвёрки и пятёрки. Мы догнали его в грамоте.

Пашка научил нас играть и в шашки, и в шахматы, и в карты. Шашки - это даже не игра, а так, забава. Мы и в своей деревне могли бы научиться, только нам было неинтересно. Шахматы - другое дело, и карты - тоже другое. В деревне старухи карты просто раскладывали. Солдаты на батарее умели во всё играть, но у них на игры времени было мало. Войны там, у нас, в деревне, не было, только служба. А только отпустит командир, они сразу в деревню к бабам нашим, им не до нас было. Научились мы оба с Федькой играм разным, и стали у Пашки частенько выигрывать. Особенно у нас обоих получалось, если желудок не пустовал. Хоть и злился Пашка, что его младшие, то есть мы, обыгрывают, а сделать ничего не мог - всё было по правилам.

Потом дядя Валера прислал ещё денег. Мы думали, что он приедет за нами, а он, оказывается, демобилизовался (вот это длинное слово), приехал к себе домой, и оттуда позвал нас к себе. Позвал всех, и нас с Федькой тоже. Именно в этот момент мы окончательно поняли, что с нашей семьёй там, в деревне, случилось что-то непоправимое. Ни родителей, ни Стёпку нам уже не видать. Мы шептались и шептались с Федькой, и тётя Лена даже подумала, что мы хотим удрать назад. Она так и сказала прямо, и стала нас успокаивать. Но мы сказали, что поедем к дяде Валере, раз так надо. Мы хотели стать взрослыми, и ни от кого не зависеть. Через детство никак не перепрыгнешь.

Билеты можно было купить, денег хватало. Только тёте Лене был нужен паспорт, а она его не имела, деревенским не полагалось. Справки из загса было мало, нужен был вызов к дяде Валере, а это означало ждать. Я просто слышал этот разговор, и Федька тоже. Женщины всё перепланировали и так и эдак, в конце тётя Лена сказала:

- А, двум смертям не бывать. Попробую ещё раз.

Дальше было слово непонятное, но тётя Галя поняла:

- Да ты что, Леночка. Лучше просто подождать.

- Надоело мне просто ждать и ничего не делать. Да и сколько можно на твоей шее?

- Типун тебе. За что обижаешь так?

- Не обижаю, а правду говорю, Галя. Ты сама исхудала, глиста глистой. Пашке не хватает всего. И ещё... У тебя ж дом большой, красивый. Примака солдата вполне завлечь сможешь. Пашка побесится, побесится, только родного отца не вернёшь, а новый, глядишь, не хуже будет.

- Ты думай, что говоришь! И что делаешь!

- Да правду говорю, сколько повторять-то. А что делаю... Один раз через эти грабли перескочила, и второй сумею. Хоть попробую.

- Возьми хоть жакет мой в дорогу. Мне велик давно.

- Вот за это спасибо. Мужниной родне показаться, сама понимаешь... Да и здесь... Доставай прямо сейчас.

Август связался с Клещом, договорился о встрече. Август не платил Клещу вассальные, они были на равных, но у Клеща была общая касса. Очередной взнос в общак - хороший предлог, да тут ещё добавилось. Труднее было договориться о месте встречи. Всё намеками, намёками, чтобы третий не понял. У Клеща это в генах - никогда на том же месте. Хоть за углом, хоть в соседнем зале - но чтобы в другом. Сиамчика засекли трижды в одном и том же ресторанчике, за одним и тем же столиком. К четвёртому приезду уже был готов снайпер, но просто сорвалось. А пятый приезд оказался для Сиамчика последним. Наследники вычислили и киллера, и заказчика, разбор был мокрым, но кто дал наводку, так и осталось неясным. Тот ресторанчик потерял и хозяина, и пару барменов, но больше всего потерял клиентов. Сегодняшнее место было спокойным, чуть вдали от забитых автомобилями проспектов, но и не глушь. Подъехали одновременно. Первые номера быстро выскочили, осмотрели придорожное стандартное кафе, утвердительно кивнули. Расплодилось их, и никакой фантазии в названиях. Столик выбирал Август, подальше от фанерной, в лучшем случае жестяной, стены, и чтоб со стороны входа не сквозило. Очередями. Двоих - за столики возле дверей, ещё двоих - по ту сторону, вне. Если встреча затянется, будут меняться местами. Водилы за рулём, понятно. Думали Август и Клещ одинаково.

Усевшись, они оба, не сговариваясь, полезли в карманы и вытащили оттуда одинаковые чёрные предметики. Август удивлённо поднял бровь, но Клещ его опередил: "Ладно, пусть будет твой! В следующий раз будет моя очередь".

Посетителей было мало. Трое юнцов давились пивом, мамаша вливала сок в своё чадо, две длинноногие девицы в выразительных топиках потягивали что-то оранжевое, уже солидные их кавалеры только что отхлебнули водочку прямо из баночек. Рефреско, не к месту вспомнил Август давно забытое слово, и понял, что тоже хочет пить. Всю эту неделю в столице стояла жара, в их автомобилях не было кондиционеров, пробки на дорогах, задержки на перекрёстках - вымотались. Ту смазливую из-за стойки можно было вытащить, пусть обслужит, но у неё хоть всего три человека, да очередь. Вставать, подыматься не хотелось никому. Клещ усмехнулся, и - одними глазами - отдал приказ своему дылде. Август смекнул - неплохо бы научиться самому так же. Дылда подошёл к их столику, получил от Клеща краткий приказ: "Пива получше". Август хотел было дать пару лужек, но Клещ, как бы заранее чувствуя, для чего тот зашевелился, остановил Августа. Просто взглядом, потом уж чуть-чуть приподнял ладонь, но Август понял сразу. Чёрт, умеет управлять-приказывать. Где учился, что ли? Может, просто с возрастом такое умение приходит? Это всё были мысли Августа, разговор насухо не начинался.

Какая-то парочка захотела занять столик у входа, но Сапожок, сидевший напротив, сказал им, что занято. Они покрутились, девица нашла себе место у стенки, парень направился к бару. Клещ и Август осмотрелись ещё раз. Длинный наконец-то отвалил от татарочки за стойкой, принёс в корзинке пива и - раков, занёс Сапожку и на свой столик. Август к ракам был невнимателен, есть - хорошо, нет - ничуть не хуже, но Клещ вроде оценил: "Эти крупные. Наверное, по семь-восемь. Жванецкий с Карцевым позавидовали бы". Август приготовился что-то пустяковое ответить, но телохранитель Клеща, возвращавший корзинку, у столика сказал: "Там у неё ещё живые есть, в ведре. Кру... круп...". Клещ, при злом взгляде которого тот начал заикаться, рявкнул: "После можешь приехать и забрать все вёдра. Ракоман!". Эпитет к слову "ракоман" был иной лексики, и Август догадался, что ракоман уже раньше достал Клеща.

- Что ж ты так его? - можно было начинать разговор. - Ракоман - гораздо лучше, чем наркоман.

- Ну, у меня в бригаде с этим вообще - запрет. За пять, нет - за шесть лет всего два случая. Новобранцы, да и они только втягивались.

- Отучил, выходит?

- Их отучишь. Что я, мать родная, тридцатилетних оболтусов перевоспитывать да перелечивать? Послал на гиблое дело. Моей милиции тоже процент раскрытий нужен. Заметил, Кий всего пару бутылок пива заказал? Твоему, как его, Сапожку, может, и мало, но у меня, если на работе, больше и не получишь. Это Сапожок, верно?

- Сапожок, да. А твой, значит, Кий? Князь Великой Руси?

Они разговаривали негромко. Пиво было отличным и холодным, раки - так себе. Обычные раки. Клещ сказал то, чего не имел права говорить. Проверял? Показывал, что доверяет? И сразу перевёл разговор на бутылку, на Сапожка. Откуда кличку знает?

- Что ты, загнул лишнего. Никакой Великой тогда ещё и не было. Бильярдный кий, длинный да тонкий. Загоняет шар в лузу - хорошо, не загоняет - через коленку да на дрова. Кию нужна рука твёрдая, направляющая.

- Чтоб был как в клещах.

Клещ даже сделал затяжной глоток. Улыбнулся. Игра слов ему явно понравилась.

- Верно говоришь. Если меня поставить во множественном числе. Мы, Клещ Замоскворецкий, и прочая, и прочая. От клички не избавишься. Вторую, третью можно добавить, а отнять - ни одной. Ты, Август, свою как получил? Что у тебя за дело ко мне?

Август положил на стол портсигар, открыл, и, одновременно, сунул небольшой пакет Клещу на колени. Пакет весь помещался в кулаке как у Августа, так, через секунду, и у Клеща. Приготовил его Август заранее. Расплачивался только крупными.

- Как получил, так и получил. Случайное слово. Взнос. Ты моих, Затвора и Сиднея, тоже знал? Сапожок то у меня совсем новенький.

- Ты ж их обоих три раза с собою привозил. Вот шофёра твоего не знаю. Сапожок экзамен уже сдал? Постой-постой! Ты, сказал, знал?

- Оба. Насмерть. Сразу. Потому и приехал.

Клещ помолчал. Положенную минуту. Потом долил Августу и себе пива. Они одновременно подняли и осушили.

- Пока так, потом помянем по-настоящему. Толковые они у тебя были. Лучше моего Кия.

- Понимаешь, послал на дело. Байбак захотел выйти из игры совсем. Я решил убрать. Должны были пристрелить на дороге. И в последний момент...

Август рассказал, как было дело. Промолчал о том, что и Сапожок участвовал. А про Байбака сообщил, чтоб сравняться с Клещом. Ты мне - про своих заложенных наркоманов, я тебе - про своего недостреленного Байбака. Квиты. Пусть и Клещ оценит.

- Друзья они были, понимаешь. Кореши до гроба. Зависти никакой не было у Ситникова, не должно быть. Затвор с Афгана ещё - всегда старшой. Я, каюсь, ради эксперимента Сиднея пару раз старшим над Затвором поставил. Сидней один раз дело сделал, (что? потише? ладно, буду потише), всё нормально сделал, а второй раз и говорит мне: "Не надо, дескать, этих проверок. Пусть Затвор командует, у него лучше получается. Я привык давно уж ему подчиняться". Ставки у них равные были, из-за баб никаких ссор, даже когда под одну юбку лазили. Не могу...

Клещ тоже отхлебнул, вслед за Августом. Кий и Сапожок явно скучали, но службу несли. Барменша вертелась, тараторила, но без особого успеха. Посетители менялись, но заказывали вяло. Один попытался всучить ей лебёдок, но их курс в этой забегаловке был заметно ниже. Видно, не любил хозяин генерала. Спонсор у девицы в бежевом уронил голову на стол. Не повезло девке. А может, наоборот, вяло - это хорошо?

- Не могу понять этой внезапной злости. Ну даже и злость - почему такая безрассудная? Свалил, а потом - сапожищами. В лицо, в пах. Он там раздавил всё Затвору. Их специально учили. Не понимаю - бить сапогами насмерть, а в кармане Стечкин заряженный. То есть без головы Сидней был, зомби вроде. И Затвор тоже. Первый неожиданный удар мог пропустить, допускаю. Но чтобы так дать себя испинать... Умели они оба бить и защищаться, не могло быть именно такой вот драки. Бой - ещё могу представить. Хотя причины никакой не вижу. Да, Затвор был с пистолетом наготове, мог пристрелить Сиднея сразу и уйти. Что с ними было, Клещ?

- Остынь. Остынь, и ещё потише. Думаешь, я знаю? Давно было?

- Два дня назад. Завтра-послезавтра похороны. Я не могу пойти. И своих никого не пущу, ты же знаешь. Разве Сапожка.

- Понял тебя. Правильно, без засветки лучше. Сапожка не надо посылать. потом по очереди сходите, когда утихнет. Похороны - это Незабудка сделает, его специальность.

- Я не знаю, как заказать. Правильно заказать.

- По второму разряду правильно будет. Дело тёмное. Свои - своих. Семьи у них есть? Фу ты, чёрт! Были, я хочу спросить?

- Правильно будет - есть. Это они - были. Затвор в разводе, но сынишка, школьник. И всё. У Сиднея - только старики хворые.

- Давай так. Деньги Незабудке на похороны давай мне, Кий сегодня же отвезёт. Содержанием мои люди займутся, это моя работа.

- У меня с собой адресов нет.

- Не к спеху. Забудешь, сам напомню. Не затягивай, конечно. У моих курьеров графики плотные, а маршруты - оптимальные.

- В самом деле? Как же считаешь?

- Просто слово это знаю. А так - чтоб зазря бензин не жгли. Или керосин, если самолётом. Чаще посылаю местных, взаимозачётами.

- Значит, платить, кроме похоронных, больше не надо?

- Ах, да. Это ж первые у тебя потери. Везунчик ты, однако. Нет, взносы платишь, значит, моя страхконтора работает. Если уж очень ценные кадры были, или особые отношения с наследниками, можешь сам добавлять. Но, честно, не советую. С голоду не опухнут.

Кий и Сапожок уже поменялиь со своими напарниками. Клещ с разрешения Августа стащил у того последнего рака. Август наливал понемногу, тянул и тянул, и Клещ догадался, что тот не торопится.

- .Что-то ещё есть у тебя?

- Да то же самое. Продолжение разговора. Мельком слышал, что были похожие случаи. Выходят наши люди на дело, а в критический момент - нападают друг на друга. Со злостью неимоверной. Будто всю жизнь врагами были.

- Напомни.

Августу стало легче. Значит, действительно, что-то такое существует. Дело не во фразе Клеща, а в тоне, в выражении лица. Проверяет знания. Лучше, наверное, выложиться. "Напомни". Для Пингвина было другое слово, "уточни", кажется.

- Ювелирный в твоём районе, под башней, возле моста. Кореец там был, каратист. (Клещ остановил его поднятой ладонью). Разборка между Кувалдой и Пещерным, на кладбище. (Клещ загнул два пальца). Лужники, в ноябре, драка в шубном ряду. Затем, в мае, Уникомбанк в Химках, пункт обмена валюты. И вот, мой случай.

- Пять у тебя набралось. Про Химки я не слышал, может, просто забыл, - Клещ говорил медленнее, чем обычно, просто цедил слова. - Не спрашиваю, откуда у тебя это всё, никто из нас нараспашку не живёт. По зёрнышку собираем, и денежки тоже. Хочешь, расскажу, что я знаю. Сравнишь со своей версюгой, дополнишь, если что. Ювелирный "Сто каратов" - это гастролёры из Донецка, банда Хмурого. Должны были взять с налёта. Свой человек у них был в магазине, и одному охраннику долю пообещали. Идиот был, будто бы его оставили. Задумка неплохая - дымовые шашки, крики: "Пожар", и свой охранник помогает, с толку сбивает. Могли бы и взять при удаче. Тян, кореец этот, уложил своих двоих, ворвался в магазин, выбил стекла охране, какие смог, выбежал назад и напал на гаишника. Регулировал тот. Там, за углом, помнишь, перекрёсток, светофоры в тот день барахлили. Или затор был. Мог бы уйти, идиот. Официально, просто спятил. Выдал всех. Хозяину магазина я вломил за стёкла, сэкономил, сволочь, на подделке. Но в конце концов его же деньги. Ту бабу из магазина, и охранника мои люди потом убрали. Откровенно я с тобой сегодня?

- Да уж куда смело.

- Слушай дальше. Корейцу в психушке башку об стенку разбили. Просто санитара нанял, когда всё, что надо, от врача узнал. Оплатил, кстати, Хмурый. Что с ним, Тяном,. было, понять не может. Нашло что-то, и всё. Его и лечить не пришлось бы, успокоился, отдохнул, и можно домой. Хоть назад в Донецк. Только опасно таких выпускать. У психиатров есть такая формулировка: "Здоров, но социально опасен". Примерно такая.

Пиво кончилось. Жара не думала спадать. Татарочка скучала, и Август подозвал её. Принесла пива и орешек. Взяла прошлогодних черномырд. Клещ при виде орешек поморщился, но не отказался. Брал по одному и размачивал во рту - видно, зубы. Освежил горло и продолжил :

- Люди Пещерного затеяли драку меж собой, а Кувалда уложил всех, без потерь вышел - редкое везенье при таком разборе. Ты, может, больше меня знаешь, со свидетелями тут туго.

- У Пещерного один коротыш был, наглый до предела. Бил только ногами, но очень умело. Главаря своего уложил и ещё двоим успел врезать. Филька Пещерный из положения лежа выстрелил в него, да промахнулся. Продырявил не того, тоже своего. Филька-ворошиловец - и промахнулся. Кувалда только после третьего выстрела соображать начал. Отдал приказ. У Кувалды только одного зацепило, слегка.

- Значит, раненый был у Кувалды, не знал. Мне сам Кувалда по-другому говорил, но ему верить - сам знаешь. А теперь и не спросишь. Шуба в Лужниках.., - Клещ поперхнулся, промочил, продолжил, - мы мелких воришек не сдерживаем, да те много не украдут. Прописанным местным бригадам - только по наводке разрешаем. Лох-продавец придерживать начал, ну, на него дали добро. Бригада Налима работала. В тот день они одну дублёнку уже успели, чисто. Там работа такая: сначала пройти просмотреть, где как привязано, пристёгнуто. Подходы, отходы, само собой. Приходят покупатели, лучше, если настоящие, но при случае и наши смогут притвориться. Если кому-то товар подойдёт, или продавец хорошо сбавит - можно и купить. Основная работа - разорвать внимание, отвлечь, чтоб у того лоха глаза в разбег, тогда бери что хочешь. И ты понимаешь - ловкач был у Налима, кличку не знаю, может, Ловкач и есть. Он сам ту дублёнку разканзасную снял, удачлив был. А в этот раз... Свою же матрону-сообщницу. У них одна богатырша под покупательницу работала. Сшиб её на землю, задрал подол - и пинать. Та визжит, а подняться не может. Свои двое сдуру вступились, остальные - поумнее, разбежались. Продавцы - в крик, менты сначала переодетые прискочили, потом в форме. Четверых взяли за драку, но разобрались, банда на учёте, начали шить по настоящему. Троих оставили, а Ловкача выпустили - молодой ещё, ничего не висело за ним. Сбежал аж в Караганду от своих, но достали - Налим сам съездил, недели не прошло, как вернулся. Ты этого ещё не знаешь.

- Я так глубоко не копаю.

- А мне приходится. Ценил Налим Матрону, ценная баба была. Всплыло многое, срок хороший намотали. Что там в Химках?

- Валютные кидалы. Мы их отовсюду повыпинывали, где милиция помогла. Мешали нам, конечно. Кто переучился, кто поразбежался. Эти решили за окружной попытать. Обычный лох, с валютой. Решил сдать подороже, предложили завернуть чуть-чуть за угол, чтоб охраннику не мозолить. Обычно так всё и получалось. Кидалы братья были, понимаешь, Клещ, братья. И один другому, то есть их трое было, волнуюсь я, постараюсь потише, два брата, один брат - другому что есть силы, вырубил с первого удара. Третий не понял, из-за чего - братки, думал, началось, сумочку такую маленькую с деньгами у клиента дёрнул, и бежать. А фраер - может, просто тугодум был. Деньги не дал вырвать, свалил того третьего, скрутил, и - кричать. Охранники рядом, выбежали, взяли. Что самое скверное: брат убил брата. Даже не отреагировал на мусоров, бил и бил уже мёртвого головой об стену. Зомби.

Август отдышался. Пить не стал. Изменившимся голосом сказал: "Теперь вот у меня...".

А Клещ вроде как выпрямился. Что-то решил. Но что?

- Не кисни. Засиделись мы тут. Слушай, есть идея: продолжим на природе, без лишних ушей вообще. Разговор будет долгий. Ты рыбачишь?

Жакет, видно, помог. Одну или две ночи тётя Лена где-то пропадала, а потом пришла утречком с билетами. Мы собрались быстро, но вещи к поезду не несли. Тётя Галя позвала какого-то нового солдата, которого звали старшина. Я его видел раньше пару раз - он разговаривал с тётей Галей через забор. Старшина нёс оба тёти лениных чемодана сразу, а Пашка с тётей Галей несли наш баул, в котором были наши с Федькой вещи. Тётя Галя нам его подарила вместо узлов. Старшина по дороге разговаривал с тётей Галей, с тётей Леной, с Пашкой и с нами, только Пашка ничего не отвечал ему, только "угу", или "нет", и мы с Федькой начали разговаривать так же.

Поезд уже стоял на станции, пустой, только к нему никого пассажиров не пускали. Мы уже знали, что мы - пассажиры, раз поедем в поезде. Потом как-то все разом побежали к вагонам, потащили вещи. Тётя Лена взяла нас за руки крепко-крепко, и всё говорила, чтоб мы не потерялись. Тётя Галя несла баул и тоже держала Пашку за руку, а старшина быстро шёл впереди с нашими чемоданами. Мы двигались за ним впритирку.

Оказывается, вагонов было много, и все спешили к разным. Наш вагон был с окнами, и их было много-много, мне не удалось пересчитать. Я сразу догадался, что нам ехать будет лучше, чем на соломе в товарняке. Старшина поставил наши чемоданы на плечи, взял билеты в зубы, и прорвался к проводнику. Ему уступали дорогу, потому что возле нашего вагона он один был такой большой и военный. Проводник была женщина, она разрешила старшине войти, пропустила нас с тётей Леной, а тётю Галю с Пашкой в вагон не пропустила. Мы все закричали: "Баул, баул!", и тётя Лена толькнула нас с Федькой вперёд и успела схватить наш баул, потому что сзади напирали другие пассажиры, и проводница орала на них. Внутри вагона были полки, похожие на наши деревенские лавки, только пошире. И ещё они были повсюду, и вдоль стен, и поперёк, и в несколько рядов вверх. Потом я сосчитал, что в три ряда. Старшина кинул наши вещи на самый верх, отдал тёте Лене билеты. Они о чём-то поговорили, но мы не слышали - вокруг был сплошной крик. Тётя Лена сказала, чтобы мы тоже залезали к нашим чемоданам на самый верх, мы с Федькой залезли, когда поняли, как это сделать. Тётя Лена села к окну и стала махать рукой. Мы не поняли, зачем она это делает, но потом она стала махать сильнее, заулыбалась и одновременно заплакала. Оказывается, старшина запомнил, возле какого она окна, и подвёл Пашку и тётю Галю прямо под это окно. Нам их тоже было видно, только неудобно - приходилось свешиваться головой с полки. Мы делали это с Федькой по очереди и даже потолкали друг друга. Женщины махали друг другу и плакали, и что-то кричали, но ничего не было слышно толком. В нашем вагоне кто-то сумел открыть окно на нашей стороне, но оно было далеко от нас, и всё равно ничего нельзя было разобрать. Мы смотрели на Пашку, Пашка на нас с Федькой, а старшина закурил и взял тётю Галю за руку. К нашему окну из вагона уже лезли другие пассажиры, тётю Лену немного потеснили, только нам с Федькой никто не мешал, нам и так сверху было неудобно. Всё это продолжалось довольно долго, и мы просто не знали, что делать. Дикторша по радио что-то орала, орала, но честное слово, понять ничего было нельзя. Это я потом узнал, что это дикторы на вокзалах так объявления орут. И зачем, шуму и так хватает. Потом какие-то свистки, звонки, и вдруг дёрг! На товарняке так же трогались с места, только без лишнего шуму. Теперь нам всё было видно, как сначала медленно, потом быстрее и быстрее уходила назад земля. Старшина, Пашка, тётя Галя махали нам, потом их просто не стало, а поезд набирал ход. Исчез вокзал, разные другие постройки, дома, улицы и весь город. А мы всё смотрели и смотрели в окно. Было гораздо лучше, чем в товарняке.

Город почему-то кончился быстро, а после города были леса и поля, и еще деревни. Они были больше, чем наша, но мы проезжали их быстро, и поэтому правильнее считать их маленькими. Мы часто ели в поезде, на как-то всё понемногу, вроде и досыта, и опять хочется. Еда была простая, какую мы ели у тёти Гали вместе с Пашкой. Тётя Лена подавала нам её наверх завернутую в газету. Всё было сухое, а я хотел супчику.

В вагоне было шумно, другие играли в карты, пили водку, пели и даже дрались. Ребятишек больше в вагоне не было, и мы скучали. Проводница начала разносить чай, почему-то начала с нас первых. Чай был очень горячий и сладкий, мы с Федькой потом захотели ещё, но тётя Лена покачала головой.

Сбегали пару раз в туалет, самое интересное в вагоне место, только запах, и за ручку всё время дёргают. В товарняке всё это было не так. А потом как-то незаметно стемнело. Я очнулся на миг, когда тётя Лена укутывала Федьку ещё нашим, не тёти галиным одеялом, а затем провалился в сон. Пашка меня научил проваливаться.

А уже потом, потом была пересадка. Потому что дядя Валера жил в Тёплой Азии, в городе Ашхабаде, это мы с Федькой позже узнали, а здесь был не тёплый город, а такой же, но зато вокзал был огромный, всё время какие-то лестницы, лестницы, но мы не потерялись, держались за тётей Леной, да и куда она сбежать смогла бы с такой тяжестью! Там были большие высокие комнаты с окнами, они назывались залы. Мы с Федькой вертели, вертели шеями, и тётя Лена шипела на нас. В проходе между залами стояла какая-то тётенька в форме и что-то сердито выговаривала другим людям, но нас спокойно пропустила. Здесь было много деревянных скамеек с высокой изогнутой спинкой, и на них сидели ребятишки, в основном мелкота. Взрослых было поменьше. Тётя Лена нашла свободные места, велела нам с Федькой сидеть и стеречь вещи, после этого подошла к той тётке в форме и что-то у неё выяснила. Потом взглянула на нас, на месте ли мы, и отправилась стоять в небольшую очередь. Слово "Кассы" было мне понятно, а "транзитных" - нет. Федька тоже прочитал и тоже не понял. И у другой стены были такие же кассы и такие же окошечки, но очереди длиннее, и без этого слова. Оказываетя, мы были транзитные, потому что делали пересадку, но узнали об этом потом, когда успокоились в дороге. Нам давно хотелось в туалет, но мы видели, как тётя Лена продвигалась в очереди, и поняли, что дотерпим. Она вернулась с билетами, объяснила нам, куда нужно сбегать (она и это успела узнать), и как себя вести, чтобы запомнить дорогу и не потеряться. Да мы с Федькой что, понятливые оба. Когда мы поднялись по лестнице, вернувшись из туалета, она опять оставила нас и вернулась из буфета с продуктами. Мы расположились на скамейке, чуть потеснив соседей. Ну, хлеб, картошка, яйца, лук и огурцы у нас были свои, тётя Галя укладывала, но тётя Лена принесла сыр, газировку и колбасу. Может, что-то ещё, не запомнилось. Колбасу мы в деревне раз ели, отец привозил из города, по два тонюсеньких ломтика, про шипучую газировку мы только слышали, но вот о сыре не имели ни малейшего понятия.

Нажрались мы славно. Мне почему-то захотелось побарабанить по пузу, я так и сделал, хорошо, тётя Лена остановила, а то все соседи уставились, и та, в форме, обернулась. Уже после, став взрослым, я частенько выбирал как раз этот голландский с мелкими дырками сыр. Я знал, что сыр может быть свежее, но искал именно потемневший, с влажной корочкой. Вкус детства врезается на всю взрослую жизнь. Брат Федька, да не Федька уже, а самостоятельный Фёдор, сказал мне эту фразу. Видно, нас с ним это зацепило крепко. А тогда мы, сытые и потому весёлые, сидели на скамейке, болтали ногами, раз всё остальное запрещалось, и просто с улыбкой переваривали пищу. Ждать поезда нужно было ещё долго.

Наконец тётя Лена сказала: "Пора, ребятки, пойдёмте. Объявили посадку", - и мы потащили все вещи. Нужно было пройти через два зала в дверь, а там такой коридор над рельсами, видно, что выше поездов. Мы шли вплотную за тётей Леной, но тут непонятно откуда понапёрли рослые ребята, оттерли её от нас, мы с Федькой ничегошеньки не поняли, потом услышали истошный тёти ленин крик. Давка была, это точно, но взрослые толкались, и всё, никто никуда не мог пробиться. А мы с Федькой, потому что маленькие, смогли пролезть под ногами, вдоль стенки. Даже баул был с нами, но кто из нас его вытащил, мы так и не вспомнили потом. Тетя Лена сидела на полу, нет, на одном чемодане и, упираясь, держалась за ручку другого чемодана, а взрослый парень за другую ручку старался его вырвать. Ещё один такой же хватал её за руки и бил по лицу. Что там делали остальные и сколько их было, трудно сказать, скорее всего сдерживали толпу взрослых пассажиров. Но мы-то были не взрослые! Там в коридоре был спуск по лестнице влево, те двое повернули и даже протащили её по нескольким ступенькам, а она всё пыталась удержать чемодан. Наконец первому удалось злополучный чемодан вырвать, он даже прыгнул вниз через несколько ступенек, второй, лысый, потому что кепку с него сорвали, швырнул тётю Лену на спину на ступени и тоже прыгнул вниз, но мы с Федькой были рядом. Прыжок у первого не получился, точнее, почти не получился: мы оба вцепились во вторую ручку чемодана и полетели вниз все вместе. Это уже потом тёте Лене пришлось лечить наши ссадины и ушибы, а тогда боли мы не чувствовали. Я, во-всяком случае, точно. Парень приподнялся на колени, дёрнул к себе чемодан. А мы с Федькой смотрели ему в лицо и орали что есть силы. Мы уже как-то поняли, что это ворьё, и нужно, чтобы на помощь пришли взрослые. А парень смотрел прямо на нас большими глазами, и молчал. Я запомнил его глаза на всю жизнь, таких глаз я потом уже не видал. У нормальных людей в нормальных ситуациях. Федор потом сказал то же самое. Сверху слетели взрослые, кто-то пнул вора, кто-то ударил по голове. Сползла по ступеням тётя Лена, вместе со своим чемоданом, пытаясь что-нибудь сделать со своим порванным жакетом. Прибежали милиционеры, их тётя Лена почему-то сильно испугалась, показала старшему все свои документы и билеты, много раз повторяла, что те воры ничего не украли, и нас отпустили, один милиционер даже помог добраться до нашего вагона. Это уже в другом поезде, который шёл в Тёплую Азию. Слово "рецидивист" впервые я услышал именно здесь, ещё не понимая смысла. Куда делся второй вор, никто из нас не запомнил. А первый... - он так и не смог подняться с колен, только откинулся спиной к стене, и глаза его были открыты, были открыты, были открыты...

Взять власть можно по-разному. Самый безобидный, бескровный способ - получить её по наследству. Но для этого нужно быть внутри самой системы власти, и тогда просто ждать неизбежного события, либо умело его приготовить. Для конечного результата разница невелика. У официального наследника проблем обычно нет. А если нет наследника де-юре, нужно стать им де-факто. Всё решается в тиши кабинетов, в разговорах с глазу на глаз. Сторонников можно купить, заинтересовать, в нужные моменты они сделают своё дело. Примеры: пожалуйста, тот же Меченый. Или Найдёныш.

Чтобы взять власть снаружи, нужна идея. Сначала хотя бы одна. Множество таких взаимосвязанных идей - уже концепция. С концепцией можно начинать искать союзников. Или самому примкнуть к какой-нибудь группе, чьи взгляды покажутся привлекательными и перспективными. И тогда... Заговор, победа на выборах, восстание, революция, гражданская война - какая разница! Победа оправдает любую пролитую кровь. А когда власть гнилая, переворот неизбежен. Не сегодня, так завтра. Кому-то повезёт обязательно. Примеров тьма. Теория слабого звена.

Не спится... Чёрт бы побрал это обществоведение. Страна сплошных экспериментов. Нормальному человеку - и то в такой жить тошно. Старые эмигранты, очень старые эмигранты, ну очень старые эмигранты. И потомки, потомки... А теперь новые эмигранты, очень новые, прямо новейшие эмигранты, вместе с потомками. Волна за волной. И тебе приходится жить прямо в этой новейшей истории, и терять друзей. Лёшка уехал. Он и не Лёшка теперь, это мы его так привыкли. Лео, Лев! Звериное имя. Он из этой породы, только не из хищников. Глаза как у маленького напроказившего котёнка. Погладь меня и прости. Девки его любили, да что девки - дамы что надо, моя Роза, например. Когда он уезжал, навзрыд ревела. Она б не устояла перед ним, только я был ему хорошим приятелем, а у него мораль с принципами. Не спи там, где работаешь, не работай там, где спишь. Трезвый принцип, да они все с головой. Весь клан собрался, пять семей, а там, на исторической обетованной, у них никого близкого. И едут, даже под арабские пули. А мне тут доживать, мучиться. Как с ними всеми связаться, через какие интернеты?

Другой бы спился, а мне нельзя. То, что другим - расслабуха, мне - только азарт, ажиотаж. Сильно напрягают меня вино-водочные изделия. Думать самому - и то голова трещит. А чужие мысли перемалывать... Наказал нас Господь. Крепко наказал. Что там у меня в холодильнике? Окорочка, один просто разогрею.

Предприятия тогда были сплошь - п/ящики. Ах, тебе пропуск нужен? А фамилия у тебя как? Хехерман? Хехельберг? Херумович? Лучше я пропуск Киселёвой выпишу, она тоже дипломированный специалист. Издевались начальники заводских режимов над Лёшкой как хотели, инструкцию блюли. Но ЭВМ на инструкции плевала, и диплом диплому - рознь. Плакали девки, и моя Роза тоже - ну не горят там лампочки, как надо не перемигиваются. Я хоть в этом деле ни бум-бум, но понял, что если человек по телефону ЭВМ настроить может, то это специалист высшего класса. Не каждый город, да что город - не каждая страна такого имеет. Сидит Роза, как и другие молодушки, на лампочки смотрит, чего-там надо переключает, и по телефону, по телефону.... А на другом конце города - Лёшка, только успевает эти, как их, шестнадцатеричные цифры записывать да действия дурёне диктовать. Лучше бы глаза завязали да на ВЦ провели.

Для страны - утечка мозгов, а для граждан - утечка друзей. Да не перебегал Лёшка никому дорогу! На них, мозговитых, целые конторы держались, возле них люди паслись, хороший заработок имели. Опять я загнул... Ну, уехал он, уехал, так ведь давно уехал. Ты записную книжку открыл, и вспомнилось. И контору ту, СоюзЭВМПолом, давно прикрыли, и Роза твоя давно не программист, да и не твоя она теперь. Скорее всего просто ничья. Кому старое разбитое корыто надобно? Это её слова, повторяла, повторяла... Ну ладно б по мне одному прошлось, а то ведь всем всё перевернули! Рушится жизнь, рушится...

Из-за чего это всё? Где главная ошибка? Где тот стержневой корень гнить начал? Опять обществоведение. Думай, думай, надо, Федя! Как там дальше? Чтобы воля была к победе. Цель такая: и добежать, и не опоздать. Ты можешь больше, гораздо больше других, так действуй! Исполняй свой долг, если понял, в чём он состоит. Для этого необязательно быть англичанином.

А ведь основы просты, очень просты. И понятны. Чтобы их опровергнуть, нужно наворотить кучу сомнительных посылок. Попросту, лжи. Чтобы просто попытаться опровергнуть. Тогда почему и как правда превратилась в ложь, экономика - в развалины, а там, за бугром, общество, построенное на пороках, всё-таки процветает? Не рушится сейчас, и не собирается этого делать завтра.

С азов, с азов, тренируй мозжечок. Человеку, чтобы выжить, нужно иметь пищу, одежду, жилище. Шипит на сковороде, шипит, пора выключать. Из сытного тёплого рая человека давно выгнали, может, сбежал сам, а скорее всего, не хватило райских даров. Много нас, Адамов и Ев, на Земле. Можно воровать друг у друга, но тогда всем не хватит благ, и они будут только убывать. Чтобы число нужных человеку благ возрастало, нужно их производить, т.е. работать. И работать именно самому, потому что ни животные, ни машины не могут заменить человека полностью в процессе производства необходимых человеку товаров. Мысль хоть и длинная, но довольно тривиальная. И с моралью общечеловеческой в согласии. Однако отдельные люди воруют и грабят, потому что плохие, аморально себя ведут. Да перестань отвлекаться!

Человек живёт в обществе себе подобных. Чтобы сохранить себя как вид, люди должны, оказывается, воспроизводить себя, т.е. размножаться. Для этого им приходится создавать ячейки под названием "семья" - один мужчина плюс одна женщина. Плюс дети во множественном числе, - иначе - судьба динозавров. В разное время понятие семья имело и будет иметь разный смысл, но факт налицо - мужчине, чтоб оставить потомство, закрепить свои гены в следующем поколении, нужно позаботиться о женщине - матери будущего ребёнка, нужно помочь ей вырастить его и воспитать. И женщине так или иначе приходится принимать поддержку мужчины и зависеть от него. Вроде ещё одна потребность биологическая появилась. Вспоминаю, вспоминаю! Человек должен возделывать хлеб, воспитывать детей, убирать мусор, и всё. Это уже не Маркс, какой-то другой тоже умник сказал, но сходится, сходится, сходится... То, что семья не всегда один плюс одна плюс возможные дети, не противоречит правилу, можно его просто подправить.

Человеческое общество неоднородно. Его можно делить на части, резать на куски и изучать каждый в отдельности. Признак разделения может быть дискретен, например, пол (деление человечества на мужчин и женщин - это первое деление, которое приходит в голову), или даже непрерывен, например, возраст, или годовой доход в долларах. Чуть философствуя, выводы - при изучении множества неоднородных элементов можно это множество классифицировать по признаку, принимающему небольшое количество значений, либо стратифицировать, расслоив по ранжируемому признаку, принимающему большое количество значений, разделив всё множество значений на удобные подмножества. Сгруппировать. Из какого-то учебника абзац в голову врезался. Или смысл абзаца. Средним значениям - средний слой. Можно уточнять и уточнять, играть терминами, но мне понятно - примем за базу. Два разных подхода - какой лучше? Или может, оба хороши? Тогда всем - нобелевки, персональные дачи, и бюсты при жизни, как дважды Героям. И тем, и этим. Не получается, значит, кто-то врёт.

Опять я на стороне Маркса. Ну, расслоим всех по доходам, высокие доходы - богатеи, никудышные доходы - беднота, остальные - средняя середина. Или по достатку, по состоянию, почти то же получится. Ведь люди живут, совершают поступки, почти все стараются изменить свою жизнь к лучшему. Пропил деньги, проиграл в карты, проиграл тяжбу - пошёл вниз, всё правильно. Намыл пуд золота, получил наследство, провернул удачно торговую сделку - пошёл вверх, тоже всё правильно. Только не эти деяния людские - определяющие. Хоть всё золото из земли вырой, богаче человечество не станет, просто цены подымутся. Сколько хлебом ни торгуй, его больше не станет. Земледелец должен пахать, сеять, жать. И если ему, при урожае, самому хлеба не хватает, значит, у него его хлеб отняли. Лавочник, у которого он купил плуг, врач, который лечил больных в его семье, священник, который крестил его детей и отпевал его стариков. Список может быть длинный, и это список необходимых расходов, справедливых изъятий. А за ними начинаются поборы, экспроприации по-научному. Устал я подолгу-то думать. Пожрать б чего ещё. Чёрт, дымит где-то.

Ехали до Ашхабада долго. Видно было далеко, но смотреть не на что. Жара и сквозняки, а тут ещё напал на нас понос. Мы сильно исхудали и оголодали, но дядя Валера встретил нас хорошо. И откуда он узнал, что мы на этом поезде приедем и в этом вагоне? Они с тётей Леной стояли, целовались и обнимались, а мы с Федькой просто ждали, когда же это всё кончится. Мы были рады, что куда-то добрались, но лучше было бы дома в деревне. Что это за болезнь такая - карантин, неужели никогда не пройдёт? Даже Пашка не знал этого слова. Тётя Лена смеялась, когда дядя Валера усаживал её в эту странную телегу-арбу, а мы поздоровались с ним, и всё. Залезли сами и поехали. Хотелось спать. И ещё жрать, конечно.

Отец дяди Валеры был очень на него похож и относился к нам хорошо. Когда Федька сказал ему про это, он расхохотался и объяснил, что всё наоборот, это его сын, Валерка, похож на него, отца. Нам как-то было без разницы. Родителей дяди Валеры мы начали звать дедушкой и бабушкой почти сразу, только спросили шёпотом у тёти Лены, можно ли. А дядя Валера так и остался нам дядей Валерой. Отец его был доволен, что мы его начали звать дедушкой, сам нам сказал об этом, а вот бабушке было всё равно, она с нами почти не разговаривала, только звала за стол да выгоняла на улицу, когда мыла полы. Не любили мы её, но плохого ничего ей не делали.

Такого вкусного хлеба, как у нас в деревне, здесь не было. У тёти Гали тоже хлеб был не ахти. Но лепёшки - отменные, в деревне таких не умели стряпать. Жилось сытнее, чем у тёти Гали, может быть, сытнее, чем в нашей деревне, но мы уже подзабыли, как было там. Даже я поспорил с Федькой, да что толку спорить, как сравнить. Фруктов здесь было, конечно, больше, но нельзя сказать, чтобы уж очень нас ими баловали. Корзинка быстро пустела. А вот молочка явно не хватало. Когда мы с Федькой наедались, у нас было какое-то приподнятое настроение. Если все были в сборе, мы начинали рассказывать смешные анекдоты и истории, врали безбожно, но веселили всех до упаду. Баба Тася, правда, быстро уходила, голова, дескать, болит от смеха. А когда мы дяде Валере рассказали новый Пашкин похабный анекдот, он отодрал нас за уши. Хоть и недолго, а всё равно больно.

В школу по осени мы не пошли, хотя очень-очень хотели. Тётя Лена сказала, что в этом году нам ещё рано, пойдём на следующий год, оба в первый класс. И ещё тётя Лена сказала, что для школы нужно много чего купить, здесь в городе всё дороже, и она с дядей Валерой подкопят к следующему году. Федька и я были предоставлены самим себе. В доме у деда Игната были четыре полки книг, но детских мало. Мы их как-то все перечитали, а когда дошли до взрослых книг, бросили это дело. Не так сложно, как скучно. Пока предложение прочтёшь, сам заснёшь. А ещё скорее проголодаешься. Нас просили помочь по хозяйству, да мы и не отказывались - деревенские, привычные, но особой работы в этом Ашхабаде не было. Если б сено покосить, или порыбачить. Дядя Валера работал на бульдозере, только тот был где-то далеко за городом, и мы ни разу на его работе не были. А тётя Лена устроилась хорошо, дедушка помог, в русский детский садик рядышком, мы туда приходили несколько раз, но потом сама тётя Лена запретила.

С соседской детворой мы перезнакомились, и с русскими, и с местными. Ребятня везде одинакова, но у них у всех были родители, семьи. Если нет отца, то уж мать была точно. Тех, кто не ходил ни в школу, ни в садик, было не так много, и все мелюзга. Очень скоро они узнали, что нас увезли от родителей, и начались расспросы. Сначала мы отмалчивались, отмалчивались, а потом как-то незаметно начали врать, да и заврались. Васька-шкет поймал Федьку на обмане, ну, не на обмане, а так, на маленьком обманчике. Он был нашего возраста, но какой-то поумнее остальных. Подраться нам не дали, у того Васьки брат с войны вернулся, как наш Степан. Отношение сразу изменилось. Нас принимали в их игры, только если мы сами напрашивались, а так... Братики-вралики - была наша общая кличка. Пацанам нравилось, когда мы травили им те самые анекдоты, но это хорошо получалось только с сытного желудка, то есть не особенно часто.

Ночами снилась деревня, брат Стёпка, и мне, и Федьке. Хотелось домой, домой. На большой дедушкиной карте мы отыскали и Ашхабад, и Хабаровск, а Прохоровки не было. И как называется ближняя станция, мы тоже не знали. Мы понимали, что надо узнать точно, и раздобыть денег на дорогу. Как это сделать нам, малышам, мы могли только догадываться.

На окраине города был детдом. Пацаны из этого детдома были заметной частью жизни детского населения города, они знали всех, и их тоже знали в лицо. Ходили они всегда небольшими ватагами, и поэтому их побаивались, хотя особенных конфликтов между городскими и детдомовскими не было; наоборот, детдомовские могли развести и рассудить повздоривших между собой городских подростков. Крик: "Детдомовские идут!" означал, что скучно не будет. Их брали в игры: в прятки, в войну, в футбол, а тех, кто повыше, в новое развлечение - волейбол, и как-то всегда оказывалось, что ребята из детдома участвуют в обеих игровых командах. Уже закончив школу, я вспомнил про это и догадался сам - чтоб конфликтов у городских с детдомовскими не было. Мы незаметно, незаметно, но притянулись к ним. Наши новые ботинки тётя Лена запрещала брать для уличных игр, но дедушка Игнат раздобыл нам обувку попроще, частенько ремонтировал это "вторсырьё", как он говорил, и проблем, в чём выйти, у нас с Федькой не было.

Детдомовские втянули нас в воровство. Конечно, по садам и огородам шныряли и местные, но у детдомовцев это было поставлено "по правильному". Было какое-то другое слово, но я уже его забыл. "Феню" мы с Федькой так и не освоили, наверное, не хватило времени. "На стрёме" - это сидеть тихо, чтоб никто не видел, а самим видеть всё. Если что, просто крякнуть. Мы с Федькой и сидели на стрёме, как только научились подавать разные сигналы. Нам приносили добытое, и лишь затем узнали, что "на деле" даже ягодку нельзя в рот положить. Нужно принести всё, а потом разделят по справедливости. Оказывается, обязательная часть шла на базар на продажу. Из разговоров с ними мы поняли, что они промышляли и другими, более серьёзными делами, но мы не напрашивались, а их вожак всегда говорил, что на дело идут только добровольцы. Да и маленькие мы были с Федькой, у детдомовцев хватало ребят повзрослее. Бывали удачные дни, когда вкусной жратвы хватало, детдомовцы устраивали общий стол, и мы с Федькой, сытые-сытые, веселили всю компанию. Это мы умели лучше других. Почти все фрукты и ягоды мы впервые в жизни попробовали здесь, в Ашхабаде, и наши детские воспоминания об этом месте самые приятные, несмотря ни на что.

Курага! Ошеломляющий восторг языка! Неодолимое нетерпение гортани! Рот наполняется восхитительной влагой, и ты не задумываешься, что это естественная реакция твоего организма на подсушенный кусочек божественного фрукта. Хочется смаковать ещё и ещё, но там, внизу, тоже ждут, и борьба проиграна. Желудок выигрывает всегда, но никто не в обиде, потому что можно положить в рот ещё сладкий кусочек, и ты именно так и поступаешь. Приедается!? Приторно!? Отнюдь, только для тех, кто просто трамбует пузо. Нужно дать аромату настояться, и тогда легчайшая волна радости разойдётся по всему телу, пронижет каждую клеточку организма. Миг, и ощущение придёт! Оно пришло, оно уже в тебе. Торжествует поэзия вкуса, и никаких косточек!

Это были ощущения детства, они такими и остались, разве что с возрастом исчез элемент новизны. Зато появилась возможность выразить их зрелыми терминами знаний. Именно здесь, в Ашхабаде, меня и Федьку первый раз зацепило как следует. Именно здесь, в Ашхабаде, мы начали понимать, как на нас влияет сытная и качественная еда.

"Дома" женщины не ладили друг с другом. Мы видели, что тётя Лена часто плакала, но она прятала свои слёзы от нас. Нам можно было только догадываться, из-за чего ей достаётся, но догадаться было нетрудно: из-за нас. Много позже мы узнали, что это была большая часть правды, но тогда мы стали уже взрослыми. Дедушка Игнат часто заступался за невестку, а дядя Валера редко, хотя и не бил жену, как все мужья в деревне, когда... Ну, словом, когда надо.

Где-то к весне стало понятно, что тётя Лена опять беременна. Баба Тася стала к ней куда как ласковее, старалась, как могла, уберечь её от любой работы. Даже сердилась на дядю Валеру, что тот не бережёт жену, не заботится о ней. А он почему-то начал попивать, раз даже пытался буянить, но тут ему досталось от отца. Дедушка Игнат тоже изменился, стал больше обращать внимание на нас. Он учил нас столярному делу, в сарайке у него было два верстака, так один был наш. Иногда гладил каждого по голове, но я брыкался, и Федька тоже. А остальным до нас дела не было. К тому же старый начал болеть.

Наступила осень, но мы снова не пошли в школу. Что-то было неладно с нашими документами. Так нам сказала сама тётя Лена, но мы думали, что их вообще не было. Мы их ни разу не видели. Да всем не до нас было. В доме готовились встречать малыша. Тётя Лена ходила тяжело, нас попросту выпроваживали за дверь постоянно. В плохую погоду мы копошились в сарайке, а когда вёдро - убегали к детдомовским. В тот день, когда это произошло, мы вернулись поздно вечером и поняли, что дома неладно. С нами никто не разговаривал. Тёти Лены не было дома, дедушка слёг и, лежа на боку, просто глядел, ни на что не реагируя. Глаза его подмигивали, я подумал, что это он мне, а потом понял, что у него щёки просто так дёргаются. Они у него потом всегда-всегда так дёргались. Дядя Валера лежал на полу пьяный, пол вокруг него был вымыт, но всё равно в комнате дурно пахло.

Баба Тася накормила нас вкуснее, чем обычно, и опять выпроводила на улицу. Мы возвращались, когда стемнело, и соседская девочка Гуля рассказала нам всё, что знала. Она была не Гуля, потому что туркменка, но просила нас называть её так по-русски, а то все коверкают её имя. Тётя Лена родила двух близнецов, только мёртвеньких, отчего дядя Валера и напился вдрызг. То, что дедушка Игнат совсем слёг, она не знала, это мы ей сказали. А тётя Лена была ещё в роддоме, оттуда выписывают не сразу, это нам Гуля сообщила, ей доподлинно известно, малышей много появилось после войны. Только я не понимал, почему мёртвеньких, потому что дядя Валера трогал тёти ленин живот, и сам радостно заявлял, что тот толкается. Я было хихикнул тогда, но дедушка погрозил мне пальцем.

Тётя Лена вернулась через несколько дней, прямо на похороны, только нас туда не взяли вообще. А затем в доме стало совсем мрачно. Никто ни с кем долгое время не разговаривал, дедушка болел, так и за ним ухаживали молча, разве что шёпотом. До нас никому не было дела. Дядя Валера приходил вечером пьяный, или вообще не приходил, баба Тася ухаживала за дедушкой, а тётя Лена ни с кем не разговаривала, даже с нами. Сколько там продолжалось, не помню, мы часто пропадали у детдомовских, да ещё у диких. Эти жили на склонах сопок и оврагов в землянках и шалашах. Их гоняла милиция, но они всё равно появлялись в другом месте. Пойманных устраивали в детдом, но многие снова убегали и ещё прихватывали детдомовских. Диких боялись все, кроме детдомовцев, да ещё нас с Федькой. Дикие были куда отчаяннее, у многих были ножи.

Незабудка слегка перестарался. Оказывается, он решил отметить пятилетний юбилей своей "фирмы", вместо второго разряда - похоронил по первому. А может, и ещё круче. Отмытарив множество мелких сроков, он заработал хороший стаж, но не авторитет. Когда начался делёж районов и сфер влияния, ему ничего не светило. Может, где-нибудь в Тмутаракани Незабудка мог быть хозяином, но там не та кормёжка. В гитлеровском рейхе лучше быть начальником полиции в уездном польском городке, чем майором в штабе Канариса. Эту истину из старого увиденного фильма Незабудка запомнил хорошо, но как её применить в этой стране, в теперешнее время, не знал. Видно, не годилась. Приказывать и контролировать - совсем разные глаголы.

Помогла ситуация. На фене или не на фене писали воры свою конституцию, но законы соблюдали твёрдо. Даже чересчур. На похороны обязаны явиться все - и являлись. А мусоров лихорадило. Менялись правители, и частый гребень гулял по длинным и коротким коридорам. Не было кабинета, где не поменялся бы чин, единожды или многажды. Людей убирали, тасовали, продвигали своих. Пришедшие понимали, что время исключительное, и спешили утвердить себя сами. В периоды кризиса власти новые выскочки нередко проявляют решительность и жестокость, им надо ещё доказать правильность назначения делами, иначе тёплое место займёт следующий. Лихорадило все конторы, но нашёлся у мусоров фанатик, человече, который обеспечил Незабудку работой. Историки, впишите его фамилию!

Незабудка сам видел, как невидимые снайперы беззвучными выстрелами валили насмерть и стоявших у вынесенного гроба, и идущих за гробом к могиле, и расходившихся после кратких поминок. Под мушку попадали даже случайно оказавшиеся на проклятой церемонии люди. Любой участник - уже цель! Поняли, что это не разборки меж своими, что это работает контора, и собрали сходняк. Незабудка имел право участия в таких советах, но кто когда к его мнению прислушивался?

А тут выручил Клещ. Кувалда и большинство хотели точить ножи и немедленно пустить их в дело, и только трое из самых старейших возражали против. "В тюрьмах много наших! Мусора осатанеют и просто перебьют. Надо подождать, Жердь готовит амнистию, заказ отрабатывает". Костыль как-то быстро соображал, никогда не приказывал, потому что не был на самом верху, но умел убеждать. Кувалду именно убедили, что лучше без спешки, сначала узнать, кто точно отдавал приказы, и... "Скальпелем, скальпелем работать надо, не всё ж серпом-пом-пом". Сам Скальпель последние годы работал исключительно на заказные, и молча улыбался: "работа будет". Как быть с похоронами, догадался Незабудка. И Клещ впервые в жизни его поддержал.

Свой задрипанный, купленный за бесценок особняк он, Незабудка, давно уже успел превратить из простенькой развалюхи в некое подобие дворца. И даже со вкусом, раз заимел связи с людьми искусства. Яркие краски выбрасывали эту приподнявшуюся двухэтажку из всего ряда монотонных высотных домов. А чугунные решётки! Уральцы получили от него заказ чуть ли не в первый раз после правления Александра Последнего! Уже потом ему начали подражать новые русские, и просили тех же умельцев сделать ещё покруче, перехлестнуть и Питер, и тем более Москву. Все знали, кто такой Незабудка, и знали, что это самый безобидный из мафиози. Вдобавок пользу приносит, зарывая в землю бандитов, и ещё заработать людям даёт.

Обоих покойников из морга привезли сюда, по известному адресу. В этот день многие видели, как самые отвратительные на свете типы спешили пройти через лязгающую калитку в высоченных металлических воротах; как тянулись перед ними охранники в киношных мундирах, со старинными винтовками и длиннющими примкнутыми штыками; как вальяжно вышагивали эти мрачные подонки общества, по-другому не назовёшь, по ковровой дорожке до самой парадной двери; как скрывались они за этой тяжёлой дверью, отворённой рослым дежурившим швейцаром. Дам было мало, но сама чернота их кружев и вуалей наводила мысль о вселенской катастрофе, о самом страшном, судном дне в истории человечества. Да будет ли так отмечен сам судный день? Большинство добравшихся приезжали на своих теперешних авто, но оставляли колёса на платной стоянке неподалёку (почему-то именно сегодня там было много свободных мест), но были и такие, кто прибывал на метро, в троллейбусе, даже пешком, пугая своим видом пассажиров в транспорте и случайных прохожих на улицах. Старожилы и знатоки останавливались на тротуаре посмотреть на красочную церемонию, к ним присоединялись просто любопытные, жаждущие невиданного зрелища.

Оно наступило, как только в огороженный двор высыпали и выстроились музыканты. Помните медный дребезжащий звук, когда опускали Брежнева? Это был тот же самый оркестр, партитура нота в ноту! Чинно вышли два швейцара, ме-едле-енно отворили обе створки парадных дверей. Даже оркестр не мог заглушить свирепого, до мурашек, скрипа. Дирижёр сделал паузу, и из дверей выбежали фотографы, операторы с кино- и видеокамерами. Наверное, это было единственное проявление современности. А когда медь снова, как наждак, начала обдирать сердца, оттуда, изнутри, показался первый гроб. Сначала, вернее, ноги несущих эту последнюю деревянную одежду человека. Медленный шаг, очень медленный шаг, донельзя отработанный на посту №1. Незабудка не зря тратил деньги!

Трубы смолкли, ворота отворились. Затвор и Сидней, обмытые, подкрашенные, строго одетые в камуфляж, лежали один возле другого. Над ними произносились нужные трогательные речи, лились самые искренние задушевные слёзы. Молоденькие и совсем дряхлые дамы убивались, толкаясь, рыдая навзрыд, припадая к трупам. Женщин под руки оттаскивали от гробов. Всё записывалось на плёнку.

Сам Незабудка, чёрный-чёрный, неимоверно эффектный, подал знак, и на крыльцо вышли скрипачи. Те самые, всем составом, в тот же полукруг. Знаете, какой великий композитор лучше всех умел творить траурную музыку? Теперь и вы это знаете, и для этого необязательно спать в противогазе или стараться стричь деревья. Зрители, многие с биноклями, толпились, на тротуарах уже не хватало места. Милиция, как могла, старалась поддержать порядок. Чуть отпустило всех, как только замолчали и скрипки... И тут на проспекте показались автобусы-катафалки.

Откуда только выкопал Незабудка такую старину? Все в идеальном блеске, будто вчера сошли с конвейера, но конвейера времён царя Гороха. Впрочем, тогда и конвейеров не было. Четыре машины стояло в самом дворе, но на этот раз участников церемонии было куда больше, и хозяин заведения вызвал резервы. Народу как-то сразу резко привалило, и милиционеры догадались перекрыть проспект. В чине капитана подошёл к Незабудке, и что-то начал ему объяснять на ухо. Тот спокойно пару раз качнул головой, но всё-таки отмахнулся: у тебя, мол, свои проблемы, а у меня свои. Порядок в похоронной конторе Незабудки был превосходный. Снова резанула нервы медь, и люди начали довольно споро рассаживаться по местам, в те машины, что были во дворе, и в те, что пришли с улицы. Церемонной была лишь погрузка гробов в первых два катафалка. Музыканты вошли в оба последних. Замыкал процессию рефрижератор. Там, при погребении, нужно было и выпить, и закусить.

Непрерывно сигналя, процессия на малой скорости двинулась по проспекту. Горожане шумно обсуждали увиденное и услышанное. "Мафия, мафия своих хоронит". "Какая музыка! Так и дерёт! Так и дерёт!". "Да што б все они там передохли!". "Батюшки! Да это ж Михаил!". "А я говорю, модель 1903 года! Альбом у меня, полный. Хозяин тогда разбился, перестали производить". "Какой к чёрту Михаил, он в Греции, им Одиссей понадобился". "Перестать трёп языком производить, не могли они с 903-его сохраниться. Даже в музеях нет. 30-е годы, ну, 20-е, это я ещё согласен". Самые дошлые, с биноклями, были завсегдатаями и знали всё. Они спокойно обсуждали участников спектакля, костюмы, поведение артистов. Да, это был спектакль, а все они, кроме покойников и хозяина, были артисты. Незабудка догадался нанимать их в столичных театрах, на студиях. Хватало статистов, но даже именитые не отказывались от возможности продемонстрировать своё мастерство за весомую почасовую оплату. Боярский гримировался тщательнее других коллег, потому что был здесь завсегдатай. Не так уж далеко Греция, можно и перерыв устроить, отдохнуть и от Одиссея, и от зануды-режиссёра. Только попробуй не отпустить на похороны!

Через два, может, через три квартала кавалькада покатила нормальной общепринятой скоростью. Шофёры убрали кожаные краги с клаксонов. На загородном кладбище всё было, как обычно, без происшествий. Пробка, возникшая на проспекте, нормально рассосалась часа через полтора.

Вверх =>